Развернув лошадь, швейцарец проводил карету взглядом.
– Знати и шляхте Речи Посполитой придётся вытрясти на войну много золотых червонцев. – И он рассудительно предложил товарищу, но не вполне серьёзно, больше для поддержания разговора. – Может нам их королю предложить шпагу?
Шотландец покачал головой.
– Нет. Царь много богаче, – сказал он. – Ему служить надёжнее.
Его приятель не возразил, опять развернул лошадь, задом к удаляющейся скривленной оварищуулицей карете, и они продолжили свой путь, беспечно обсуждая предстоящие удовольствия вечеринки на дне рождения жены их начальника.
Полчаса спустя карета польского посла выехала к Боровицким воротам. Десятник стрелецкого дозора заглянул внутрь и махнул рукой стрельцам отойти с проезда в Кремль. Посол мрачно смотрел за окно въезжающей в кремлёвский двор кареты, не ожидая от очередных переговоров никакого смягчения требований со стороны царя. Тот упорно настаивал на полном возвращении захваченных во время русской Великой Смуты земель и прекращении возмущающего православных христиан произвола шляхты и католической церкви в Малороссии. Кучер завернул к стоянке у крепостной стены и остановил иноходцев. Морщась от старых ран, ноющих в предчувствии осенней промозглой непогоды, посол выбрался из кареты, пешком направился к Теремному дворцу. В царских палатах властвовало напряжённое ожиданиями важных перемен безмолвие, а застывших истуканами часовых стрельцов было заметно больше, чем встречных чиновников и бояр. Возле тронного зала царский любимец Матвеев прервал тихий разговор с каким-то воеводой из западных приграничных городов, выступил ему навстречу, преграждая проход к резным и золочёным дверям.
– Мне обещаны срочные переговоры с Его царским Величеством, – сказал посол с вежливым достоинством.
Матвеев столь же вежливо развёл руками.
– Увы, – сказал он. – Царь Алексей Михайлович ещё не отдохнул после стольких побед в Ливонии. Нынче занемог и принять не сможет.
Он спокойно наблюдал, что посла не удивил, привлёк шум во дворе и, будто невзначай вытянувшись к окну, тот увидел приготовления к выезду на охоту. Из личного выхода во двор, который был связан с тронным залом и царской спальней, появился оживлённый и подвижный царь в красном с золотым шитьём охотничьем кафтане, в сопровождении беспокойной своры любимых собак. Сокольничий с гордым соколом, который вцепился когтями в жёсткую перчатку на его руке, приблизился к белой в серых яблоках царской кобыле, перехватил царский выезд и слегка поклонился. Прежде чем подняться в мягкое седло, царь погладил надменную птицу, что-то одобрительно высказал сокольничему и покачал непокрытой головой, очевидно, переносил соколиную охоту на другой раз. Выпрямившись в седле, он натянул золочёные удила, направил кобылу к выезду из Кремля. За ним пристроилась свита егерей и молодых стрельцов охраны.
– Значит, война? – как будто всё ещё не желая верить этому и надеясь услышать опровержение, вымолвил посол срывающимся голосом.
– Значит, война, – ответил Матвеев с невозмутимым спокойствием.
Царь, свита и растянувшаяся между лошадьми всадников и за ними резвая ватага гончих, взволнованных и оглашающих частым лаем окрестности, миновали заставу и вырвались за пределы западного пригорода. По привычке с разбегу все пересекли хорошо знакомый брод речки. На другом берегу собаки чуть задержались, чтобы отряхнуться от воды, и опять нагнали лошадей, опять вместе с ними устремились торной дорогой вглубь лесной чащи. Дорога эта, местами зарастая травой, было одним из ответвлений Смоленского шляха. И, как ручей вливается в речку, она вывела охотников на саму большую Смоленский дорогу, широкую и наезженную, словно разрывающую лес ровным путём к западным крепостям государства. И сразу же участники охотничьего выезда увидели впереди чёрную карету патриарха, которая ехала, не ехала, а при их появлении в виду обзора из заднего оконца явно остановилась.
Никон вне сомнения поджидал царя для разговора без присутствия Ртищева и иных своих недругов, и выражение неудовольствия омрачило разгорячённое лицо Алексея Михайловича, как тень облака, наплывающая на цветущий луг. Он неохотно осадил кобылу напротив патриарха, который вылезал на свет, словно медведь из тёмной берлоги, и жестом руки и коротким указанием распорядился егерям, главному лесничему царских подмосковных лесов и полусотнику стрельцов проехать мимо и подождать дальше. Лишь собаки не признали этого распоряжения, возбуждённо окружили карету. Они шныряли между колёсами и мешались в ногах лошадей и Никона.