После сказанного вполголоса замечания женщины постарше возница остановил повозку у раскрытых ворот углового купеческого подворья. В подворье работники разного возраста деловито выносили из сарая, развешивали на солнечном месте шкуры соболей, песцов, белок, а пожилой кривоногий приказчик мягко и внимательно отряхивал их палкой. Женщина огляделась, словно видела место впервые и знала только некие приметы, затем распорядилась заворачивать тяжеловоза во двор. Когда повозка остановилась у крыльца двухъярусного дома, улицей медленно проехала карета, и кучер в ней был одет, как принято в Иноземной слободе. Женщинам было не до неё. Сидящий же в этой карете, наоборот, выказывал живое любопытство, высматривал, куда они наконец приехали.
Секретарь Ордин-Нащокина изнутри нанятой у приятеля немца кареты мысленно оценил купеческий двор, отметил про себя, что купец, очевидно, богат, и сделал некоторые выводы, которые его успокоили. Карета миновала открытые ворота, и он опустил занавеску на оконце, откинулся на заднем сидении, не сомневаясь, что теперь ему нечего опасаться встречи с царским палачом и жестокого дознания.
– Чёртовы бабы! – ругнулся он вполголоса. Потом высунулся головой с противоположной двору купца стороны, чтобы сделать резкое и строгое распоряжение кучеру: – Пошёл обратно! – И уточнил на всякий случай. – В Иноземную слободу!
Тем временем женщины слезли с повозки, нерешительно поднялись крыльцом к парадной двери. За приоткрытой дверью постукивали деревянные молотки. Повсюду был строительный мусор и беспорядок, а в гостиной мастеровые белорусы покрывали русскую печь бело-голубыми изразцами. Кроме рабочих никого не было видно, и вошедшие в гостиную женщины растерялись.
– Дарья Афанасьевна? – Голос Удачи вдруг окликнул их сверху пристенной лестницы.
Они с облегчением сбросили груз неопределённости положения, в каком очутились, и девушка откинула платок с тёмноволосой головы на плечи. Не глядя на пистолет в руках, Удача продолжал медленно протирать его тряпкой и не пытался скрыть удивления от их появления. Няня же отметила себе, что девушка поднимается к нему, не чуя ног, и краснеет в радостном волнении. Её порыв искреннего чувства смутил молодого человека. Он жестом руки пригласил её войти в простую светлую комнату с узкой кроватью у окна, с голландским комодом и лавкой, покрытой мягким восточным ковриком.
– Мне казалось, раз ваш отец запретил пускать меня, лучше сообщить, где я временно живу, – сказал он, откладывая пистолет на комод. Однако неловкость, которую оба чувствовали, заставила его продолжить объяснение. – В прошлом году я спас хозяину этого дома жизнь и товар. Было это на пути в Голландию. С той поры он мой должник, приятель… Иногда приучает меня к кулачному бою. Вдруг понадобится. – Он невольно потрогал левую скулу. – Но я всё ещё не верю глазам, что вы явились сюда.
– Тебя ищет царь ... – вымолвила она, словно оправдываясь в таком поступке.
Губы его дрогнули, он старался удержать смех удовольствия.
– Так ты пришла сообщить об этом?
Она нахмурилась, вскинула голову и притопнула ногой. Однако оба не выдержали пытки быть не самими собой и рассмеялись.
15. Особое поручение
Москва загудела, мятежно загомонила. Казалось, сам воздух был готов взорваться от напряжения.
А началось всё с послеполуденного появления из Казанского собора просто одетого дородного монаха, голову которого по самый нос укрывал чёрный клобук. По одеянию монаха нельзя было понять его положения в церкви, и на него не обращали никакого внимания. Он решительно пересёк Красную площадь к длинному ряду торговцев книгами, лубками и иконами. И там вдруг накинулся на мордатого лотошника, который торговал иконами на удобном для продаж месте, с краю ряда. Опрокинув его лавку, дюжий монах вырвал у торговца холщовый, заляпанный краской мешок и вытряхнул на землю картинки с изображением обнажённой, смотрящейся в зеркало и пышной телом Венерой. Страшный своим безмолвием он наступил сапогами на эти картинки, все, без сомнения, нарисованные рукой иконописца, отбросил мешок и накинулся с посохом на молодого торговца. Тот успел накрыть руками затылок и отшатнуться, и медный набалдашник задел ему только лоб, рассёк кожу до светлой брови. Однако торговец ничем не выразил желания сопротивляться или возмущения. Напуганный до полусмерти неожиданным странным нападением он поскользнулся и упал, на четвереньках отполз прочь, не обращая внимания на кровь, которая из рассечённой брови засочилась ему на веки и в глаз. А монах, как разъярённый медведь шатун, вошёл в раж и, рыча несвязными проклятиями, принялся крушить другие лотки: с книгами, с лубками, с продаваемыми в обход церкви иконами. Его и без того сильное тело в неистовстве легко расшвыривало и разгоняло тех, кто пытался унять его, вразумить или ругнуть.