Когда простоволосая и свежая после сладкого сна графиня в ночной рубашке подошла к окну башни замка, подставила лицо и грудь прохладному дыханию утра, корабли представлялись уже пятнами белых и облитых ярко-оранжевым светом парусов, медленно перемещающихся в удалении меж зелёным пухом лесной оправы реки. Она смотрела на них в умиротворении, с ленивым и беззаботным любопытством. Внезапно догадка изменила красивое лицо, оно приняло выражение хищницы, у которой умыкнули добычу. Сунувшись головой в оконный проём, она убедилась, что боевых кораблей у причалов нет, и в безотчётном порыве действовать оказалась у двери. Однако, схватившись за выступ железного засова, она взяла себя в руки. Лицо и движения стали спокойными и оставались такими, пока она делала привычный утренний туалет перед настенным зеркалом. Убрала волосы, укрыла изысканной одеждой стройное тело с высокой грудью и выделила выигрышные черты, прихорашиваясь со знанием многих тайн этого занятия.
Она не была удивлена, когда, закончив приготовления, сдвинула засов, распахнула толстую дверь и обнаружила перекрывающего ей выход часового.
– Я хочу видеть полковника! – объявила полька властно и требовательно.
Прежде чем отправиться со срочным посланием, которое графиня написала для короля Речи Посполитой, ксендз решил собственными глазами убедиться, что корабли действительно увезли из Нарвы часть войска крепости. Он поднялся затемно и был среди провожающих на пристани, а, проследив за отплытием кораблей, вернулся к улице, где его уже поджидала готовая к дальнему пути карета с гербом польской графини. Как только он забрался внутрь, она тронулась и покатила, направляемая кучером к западным воротам города. Он устроился на заднем сидении, где всегда сидела женщина, по приобретённой в многочисленных переездах удобной привычке сцепил на животе толстые пальцы. Но не успел, как следует, оценить преимущества и недостатки такого сидячего положения, когда едешь по ходу кареты.
– Сшибу! – с бодрым выкриком предупредил кого-то кучер.
Лошади стали замедлять бег, как если бы он резко натянул поводья, и иезуит высунулся наружу, глянуть, что происходит. В двухстах шагах впереди уже виделась небольшая площадь перед западными воротами, которые охраняли солдат и унтер-офицер, – только выезжай к ней и кати из Нарвы хоть на все четыре стороны. Но двое безобразно пьяных мастеровых придерживали друг друга посреди узкой улицы и не желали отойти в сторону.
– Тпру! – грубо заорал чернявый мастеровой, отпустил приятеля и ухватился за удила передней лошади, вынуждая её остановиться, остановить других лошадей и карету.
Замершая карета перегородила улицу напротив полуподвальной харчевни.
– Ты куда прёшь?! – протрезвел второй мастеровой, с угрозой показывая жилистый кулак растерянному кучеру. – Вот я сейчас поговорю с твоим хозяином!
Почувствовав неладное, кучер предпочёл не вмешиваться ни словом, ни кнутом. Второй мастеровой заглянул в карету, зачем-то рывком открыл дверцу.
– Прошу! – без тени опьянения указал он ксендзу на ступеньки каменного спуска, ведущего прямо к двери харчевни.
У ксендза от дурных предчувствий язык прилип к гортани. Он невольно подчинился, стараясь не ухудшать своего двусмысленного положения духовника графини, который подозрительным образом уезжает без неё в её карете. Готовый решительно отказываться от какого-либо отношения к спрятанному в сутане письму, письму к польскому королю с сообщением об отправляемых из Нарвы войсках, он выбрался наружу, всё же надеясь на какое-то заблуждение, которое сейчас же и прояснится.
– Я протестую! Я лицо духовное! – сдержанно зашумел он у порога входа, когда перед ним открылась дверь, а с ней и неизвестность, которая его ожидала внутри харчевни.
Иезуит поперхнулся своим протестом, когда рассмотрел, кто был в глубине просторного помещения. Оно бледно освещалось единственным полуподвальным окном, загороженным стоящей на мостовой каретой. Карета тронулась, покатила по улице, и в помещении стало заметно светлее. Сомнений не оставалось. Капитан Лёвенхаупт в пасторском одеянии по-хозяйски откинулся на спинку деревянного стула с подлокотниками, сидел во главе длинного стола. А по бокам от него вытягивались двое бравых драгун, которые серьёзным видом словно предупреждали, что пастору лучше не перечить. Все трое казались завоевателями, от которых из харчевни бежало всё живое, за исключением разве что самого хозяина за стойкой, да и хозяин остался потому только, что ему не позволили этого сделать.