Гонец конным шагом проехал вдоль крепостной стены к конюшенной стоянке, где надо было оставлять лошадей, привязывать их к длинной балке. Возле неё не меньше десятка юношей обступили седобрового царского сокольничего. Он удерживал на толстой перчатке взрослого сокола, когтистую лапу которого украшало широкое золотое колечко с неразличимой вязью. Высокий светловолосый юноша не сдержал желания погладить спину гордой птицы, и сокол вмиг вывернул шею, клюнул ему палец, рассёк до крови. Приятели коротко рассмеялась.
– Ты нос сунь! – посыпались насмешливые советы. – Главный палец сунь!
Клюнутый соколом тоже засмеялся, хотя кровь от ранки каплей поползла к ладони.
– Эй, никак собака в седле?! – раздался оттуда обидный оклик гонцу за усталую посадку.
Гонец сделал вид, что обращались не к нему, спешился, завязал поводья и торопливо направился в посольский приказ в обход Теремного дворца.
Из дверей царских палат вышел распорядительный окольничий, его подбитый горностаем бархатный кафтан указывал на княжеское происхождение.
– Трубецкой! – зычно позвал он.
Из разных кружков торопливо подошли двое молодых людей, тот, что отстал, оттолкнул плечом шедшего первым. Первый, не раздумывая, ударил обидчика кулаком в подбородок, и оба отскочили, схватились за рукояти коротких сабель в серебряных ножнах, готовые броситься друг на друга, как подросшие псы одного помёта. Стоящие у крыльца с бердышами в руках стременные стрельцы привычно схватили их под локти, растащили, как если бы подобные происшествия были нередким явлением.
– До утра в тюрьму! – спокойно распорядился окольничий и пальцем указал на стройного и красивого белокурого юношу, который подошёл к крыльцу последним. – Ты повезёшь царское послание воеводе.
Избранный юноша не скрывал улыбки оживлённого удовлетворения, что именно ему досталось поручение, легко поднялся на крыльцо и следом за окольничим, впереди гонца исчез в палатах.
Приняв от гонца письмо из Нарвы, тут же прочитав его, создатель постоянной посольской службы и Посольского приказа, его начальник Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин подобрал другие из важных бумаг и сразу заспешил покинуть свою просто обставленную рабочую палату. Направился он к Теремному дворцу. Минуя охрану, вошёл внутрь царских помещений из особого входа, так как имел право доступа к царю без предварительного доклада. С высокомерной холодностью на умном лице он не замечал тех из встречных, кого считал бездарной обузой во власти, отвечая на приветствия только дельным на его взгляд чиновникам.
Псковский дворянин незнатного происхождения он привлёк к себе внимание молодого царя широкими знаниями и честной деловитостью в бытность псковским воеводой, а затем непосредственно в кремлёвской службе, и стал едва ли ни самым доверенным лицом Алексея Михайловича, за что повсюду наталкивался на многоликую неприязнь самого разного свойства. Ему шёл сорок шестой год, а, несмотря на зрелый возраст, он показал себя самым горячим сторонником решительных преобразований в государственном устройстве и внешней политике. Потому давно приобрёл множество врагов, как среди родовитых семей, непоколебимых ревнителей старых отношений, недовольных возвышением провинциального выскочки, который не оказывал большинству из них никакого уважения, так и малообразованной пробивной бестолочи в среде чиновников. Его тайная вражда с ними тлела постоянно, в любой момент готовая вспыхнуть открытым противоборством.
Он вышел к золочёной резной двери тронного зала, по сторонам которой застыли рослые красивые стрельцы во всеоружии. У окна, за заваленным бумагами широким столом думный дьяк гусиным пером выписывал царские распоряжения. Признавая взаимную неприязнь второстепенной в данном случае, Ордин-Нащокин приблизился к нему, пошептал на ухо, и дьяк вертляво, но с сознанием собственного значения поднялся, взял у него письмо и скользнул в дверь. Ордин-Нащокин прошёлся от стены к стене и обратно, и наконец думный дьяк опять открыл дверь, жестом пригласил войти, а сам наморщил лоб, вернулся за стол к прерванному писанию.