– Ребро... ребро сломал...
И на неровном выдохе слабо замычал от боли. Толпа окаменела в растерянности. Удача быстро расстегнул кафтан, вынул из-за пояса и вскинул оба пистолета, и безмолвная, утихшая толпа раздалась, выпуская его из круга к торговому ряду. Сплюнув впереди себя алой слюной, он зашагал вон с рынка, отложив намерение сделать подарок персиянке до другого раза. Выйдя за ворота, он уже забыл о драке, поглощённый мыслями о Плосконосе. Появление недруга переодетым кочевником было неожиданным, и только случайность помогла избежать удара ножа в спину. Он решил про себя без крайней необходимости сторониться, избегать людных мест, а в таких местах впредь быть осторожнее.
Он не заметил, что Плосконос отделился от ещё переживающих драку многочисленных зевак, пристроился к гурьбе степняков калмыков и, обходя лавки крайнего торгового ряда, проследил за ним. Когда он потерялся за углом переулка, Плосконос отстал от степняков и заспешил гончарной улицей к крепостным воротам. У распахнутых ворот оба городовых стрельца уселись на бочках, играли в кости. Они бросали их на перевёрнутое дно третьей бочки и даже не глянули на прошедшего рядом кочевника, который в Белом городе свернул на боковую улицу. Пустынная улица, казалось, жила в ожидании важных событий и настороженно прислушивалась к его одиноким шагам, пока он не вышел на соборную площадь сбоку приказных палат воеводы.
Из собора доносилось пение богослужения, и под это пение он поднялся белокаменным крыльцом, чтобы полумраком под коротким сводчатым потолком выйти к дверям рабочего помещения воеводы. Возле дверей, за впритык придвинутым к окну письменным столом тоскливо скучал недовольный всем на свете чиновный дьяк. Дьяк повернулся от окна, вяло окликнул и предупредил:
– Эй? Куда ты, чёртов нехристь? Нельзя к воеводе.
Однако медный пятак, мягко цокнув о край стола, немного оживил его. Накрыв монету худой пятернёй, он подвинул её к себе и пояснил, как русский чиновник делает это бестолковому дикому инородцу:
– Разинский хазарин у него. Не велено никого пускать...
Он осёкся в растерянности, так как, услышав его разъяснения, кочевник на цыпочках с короткого шага приник ухом к двери воеводиной палаты. Изумлённый дьяк строго выдохнул:
– Тебе же...
Однако серебряный гривенник, который возник в пальцах вынырнувшей из кармана халата руки, и открывшееся под снятой с головы лисьей шапкой русское лицо с плоским носом заставили его осечься. Как охотничья собака при виде дичи, он не отрывал жадного взгляда от гривенника и сообразил, что плосконосый вовсе и не кочевник. Из опасения, что полтинник исчезнет, он привстал и крадучись оказался рядом. Успокоенный тем, что монета без сопротивления перешла в его ладонь, сам хотел было прислониться ухом к двери, но плосконосый грубо оттолкнул его обратно и показал сильный кулак, так сверкнув глазами, что дьяк невольно отступил и сел на место, не посмел удовлетворить разбуженного любопытства.
Не замечая больше дьяка, Плосконос напряжённо прислушался к тихому разговору. Вначале слышалось лишь невнятное бормотание. Потом заговорили громче и отчётливее.
– ... А ты уверен? Неужели царский порученец так ловок? – с сомнением высказался Прозоровский. – Когда ж он успел подобрать ключ к сердцу княжны?
– Что нам гадать, – насмешливо отозвался Мансур. – Закончи пир, как прошу, чтоб атаман к полуночи возвратился. Мы и узнаем, найдёт он его в своей спальне, иль нет.
– Гм-м, – князь помолчал, затем раздельно выговорил. – Заманчиво, чёрт дери... Взбесится от ревности, глупостей наделает. Ладно, убедил. И всё ж, сомневаюсь, что этот порученец царя Алексея залезет в само ваше логово. Он не выглядит глупцом.
– Мало ль безумств натворили ради красавиц даже самые хладнокровные мужи? – с уверенностью в успехе задуманного возразил Мансур. – Что нам гадать? Ночь покажет.
Плосконос узнал, что его сообщники замышляли без него, и после этих слов потянул ручку на себя. Дверь не заперли изнутри, а недавно смазанные петли не издали ни звука. Его появление без предупредительного стука было для увлечённых обсуждением заговора против Разина злоумышленников неожиданным, заставило смолкнуть в том положении, в каком он их застал. Мансур опирался рукой о край стола, наклонялся к лицу сидящего в кресле воеводы и, как от прикосновения раскалённого клейма, резко обернулся. Увидев вошедшего, скрыл испуг и неторопливо распрямился. Князь же чертыхнулся и нахмурился. Плосконос намеренно не замечал их недовольства, плотно закрыл дверь и сообщил вполголоса: