— Бон жур караул, ваше сиятельство! Милости просим, мусье, так сказать, сильвупле сиськи в дупле. Мерси накось выкуси… мы, как говорится, завсегда-с готовы услужить…
— С-сударыня, барыня, — тянули мужики в бессмысленной улыбке, лениво притопывая на месте.
— Ваш Наполеон — всем слонам слон, эт мы признаем, — продолжал кланяться рыжебородый. — Не угодно ль в ресторацию пройти-с? Хлеб — соль нашенский отведать. Пердону просим за наш плохой хренцузский.
— Три тысячи чертей! — воскликнул Ржевский, выхватывая из ножен саблю. — Ах ты, рыжий пес! Я те покажу хрен цузский!
Мужик перестал кланяться, растерянно заморгав.
— Ба! Да никак вы русские?!
— Мы — то русские, — направил на него коня поручик. — А вы, гляжу, под французов уже перекрасились? Мерси, мадам, пардон, месье. Я вам дам «сиськи в дупле»! Так разукрашу — свои не узнают, а чужие тем паче!
Перепуганный мужик упал на колени.
— Смилуйтесь, батюшка! Это ж я с умыслом. Засада у нас туточки.
— Какая, к чертям собачьим, засада! Перепились все. Наполеон на Москву прёт, а вы — праздник справлять?!
Рыжебородый кинулся к двери кабака.
— Кузьма! Прохор! — застучал он в дверь кулаками. — Выходите, сукины дети! Скорей, а то меня щас порешат в жопу. Свои это!
— Погоди, Ржевский, саблей махать, — сказал Лебедев — Кобылин поручику, положив руку ему на плечо. — Надо разобраться.
Из кабака, щурясь на солнце, вышли две детины с топорами, а за ними показалась еще куча мужиков с вилами и одна девица с косой.
— Вот, извольте видеть, ваши благородия, — сказал рыжебородый. — Сюрприз хотели для сранцев устроить. И чтоб наверняка, так у кабака. Дескать, пожалуйте, гости дорогие, хлеба — соли отведать. Они нам — «мерси» — и за порог. Тут им всем и пиздец!
— Молодцы! — сказал Ржевский, пряча клинок. — Хвалю за выдумку. Как буду в Питере, непременно расскажу Сан Палычу про ваши подвиги.
— Кому — кому?
— Темнота! Государю нашему Александру Павловичу.
Обалдевшие мужики начали креститься на гусар и кланяться до земли.
Ржевский уставился долгим взглядом на девицу с косой. Ярко — красный сарафан действовал на него как алая тряпка на быка. Под его голодными глазами крестьянка зарумянилась. Коса, ручьем ниспадавшая меж ее грудей до места, откуда испокон веков появлялся на свет божий весь род человеческий, — золотилась на солнце, словно указывая кратчайший путь к счастью. А когда ловкие девичьи пальцы стали быстро — быстро перебирать самый кончик косы, в душе поручика заколосилась пшеница.
— Лебедев — Кобылин, переговори с мужиками на счет сена, — сглотнув слюну, бросил Ржевский, а сам, соскочив с коня, направился к крестьянке.
Она же, видя, что красавец — гусар идет прямо на нее, закинув косу за спину, засеменила по тропинке прочь.
Ржевский ускорил шаг.
— Куда же ты, моя голубушка? — сказал он, поравнявшись с ней и взяв за локоть.
— Голубушка, да не ваша, — с лукавой улыбкой отвечала девица, освобождая руку.
— Имею честь, поручик Ржевский.
— А я — Глаша. И чё дальше?
По всем правилам любовной науки поручику следовало немедленно выдать комплимент.
— Красивая у тебя коса, Глашенька, — сказал Ржевский, обнимая крестьянку за талию. — И особенно ценно, что толстая и длинная. И кавалеров оплетать можно, и от комаров отмахиваться.
— Ой, ну вы, барин, скажете тоже! — прыснула она. — Вам бы шутки шутить, а мне мыть ее через день. Такая морока!
— У каждого свои заботы, душенька. Меня, к примеру, сейчас больше всего волнует, где у вас тут ближайший сеновал.
— А зачем вам?
— Коня своего накормить.
Крестьянка глянула на него исподлобья.
— Проголодался, бедняжка?
— Еще бы не проголодаться! Вторую неделю не кормлен.
Ржевский еще крепче прижал крестьянку к себе. Она завертела бедрами.
— Ну, я, прям, не знай. Может, вашему савраске лучше травку пощипать?
— Можно и на травке, — ответил поручик, щекоча ей усами шею.
И потащил ее в кусты. Впрочем, она не особенно сопротивлялась.
Пока Ржевский утолял свой любовный голод, Лебедев — Кобылин с Васильковым беседовали с мужиками о сене и о политике.
— Вот вы скажите, вы люди грамотные, — говорил самый лобастый из мужиков, теребя свою куцую бородку. — На кой ляд нам сдался этот Барклай де Толли — «болтай да и только»? Разве пристало нам, русакам, от французов раком пятиться! Вот бы сейчас Суворова на его место.
— Ты чего, Ерёма, с печки упал? Суворов уж лет десять как померши, — перебил низенький мужик, ковыряя в ухе. — Багратиону власть надо дать. Недаром в народе молвят — «бог рати он». А то у нас одни немцы в генералах ходют. Так они ж ни бельмеса не понимают. Им бы только хари свои напудрить и на плацу маршировать.