Лейкин постучал по тарелке вилкой:
— Господа офицеры, кто не закроет рот, пошлю конюшни драить!
Гусары нехотя смолкли, уставившись на ротмистра.
— Эх, Ржевский, — прослезился Лейкин, — нам с тобой есть о чем вспомнить. Помнишь, как однажды волочились за…
— Помню! — отвечал поручик.
— А вместо нее залезли к…
— И не напрасно.
— А она сразу…
— Еще бы!
— А там уж…
— Было дело!
— И потом…
— Как сейчас вижу!
— И мы тогда…
— Во век не забыть! Но вы вдруг ка — а — ак…
— Ну, это ты врешь! — перебил ротмистр. — Ладно, кто старое помянет… Выпьем же за поручика Ржевского, за гордость нашего полка и эскадрона. Чтоб ему хорошо рубилось и пилось среди новых друзей!
Лейкин подошел к Ржевскому, они крепко обнялись и расцеловались.
Зазвенели стаканы. Не успели гусарские желудки переварить первую стопку, как последовал второй тост, потом третий, а за ним — несть числа. Каждый из присутствующих жаждал сказать пару теплых слов о Ржевском.
Поручик был тронут, пьянея от водки и избытка чувств. Всё бы хорошо, только одна мысль не давала ему покоя.
— Пардон, господа, а где же дамы? — вопрошал он между возлияниями; на что ротмистр Лейкин неизменно отвечал:
— Дамы будут. Ржевский, разливай!
Спустя два часа самым трезвым из гусар был корнет Мурашкин. Он нарочно пропускал каждый второй тост во здравие поручика, втайне мечтая хоть чем — то его уязвить. После третьей стопки корнет вдруг осмелел и, когда в разговорах за столом возникла редкая пауза, громко сказал:
— Господа, я зимой в Москве был на веселой пирушке. Там один семёновский офицер устроил такое…
— Что, что? Валяй, рассказывай! — оживились гусары.
— Он с бутылкой рома сел на подоконник, ногами наружу, и выдул ее одним махом!
— Герой, герой, — покачал головой Лейкин, — даром, что пехота.
— У него пари было с каким — то англичанином. Тот даже рот раскрыл.
— Подумаешь чудо! — выпалил Ржевский, вскочив. — Вот вам мое пари, корнет. Я сейчас встану на край подоконника во весь рост и выпью полную бутыль. И притом еще помочусь!
— Только, чур, не на пол, — попросил Лейкин.
— Ясно, что за окошко. И вдобавок обещаю кончить оба дела разом.
— Ух, ты! — раздались возгласы восхищения. — Ай да, Ржевский! Каков орел!
Поручик подбежал к Мурашкину, разгоряченный, с расстегнутой на груди рубашкой.
— Будете держать пари, корнет?
— На что?
— Да хоть на три рубля, чтоб вас без портков не оставить.
— Пойдет, — вымолвил Мурашкин, с нездоровым румянцем на щеках. Он надеялся, что поручик либо свернет себе шею, либо обмочится; либо, свернув себе шею, обмочится; либо, обмочившись, свернет себе шею, — а за всё это не жаль было и родовое имение отдать, не то что какие — то три рубля. — Только одно условие, господин поручик: за оконную раму не хвататься!
— Само собой, — усмехнулся Ржевский: — Рама — не дама.
Им разбили руки.
Подхватив со стола непочатую бутылку, Ржевский одним ударом сапога распахнул ставни высокого окна и вскочил на подоконник.
— Куда он? Убьется ведь! — пьяно воскликнул кто — то. — Держи! Держи его!
Ржевский обернулся с уже расстегнутыми штанами.
— Господа офицеры! — рявкнул он. — Ежели я еще услышу хоть одно подобное слово, я наделаю вам тут лужу с Чудское озеро.
— А ну — ка всем цыц, не то Ржевский всех обосцыт! — крикнул Лейкин.
Поручик приложил руку с бутылкой к сердцу:
— Господин ротмистр, вы для меня… роднее дяди, ей — богу! Этот подвиг я посвящаю вам.
— Ржевский, герой… — растрогался Лейкин. — Благословляю!
Тем временем к дому помещика Куроедова подъезжал майор Гусев, в компании пяти, местами привлекательных, дам.
— Скажите, майор, — томно молвила дама с большой грудью, — а правда, что поручик Ржевский ужасно невоздержанный мужчина?
— В каком смысле, мадам?
— О нем ходит столько пикантных анекдотов! — подхватила дама с маленькой грудью. — То он с одной барышней, то с другой, то с третьей…
— Что и говорить, гусар до мозга костей! — сказал майор. — Наш поручик вроде початого вина: если вечером до капли не разлить по рюмкам, к утру того гляди закиснет.
— Как интересно… — затрепетала дама с осиной талией.
— По — вашему, мы похожи на рюмки? — кокетливо обронила дама с длинной шеей.
— Ну-у, если вас поставить вверх ногами, — прикинул майор, — то не меньше, чем я — на бутылку портвейна!
— Люблю портвейн… — сказала дама с родинкой на щеке.