— Вы надоедливы как старая кокотка, — поморщился Наполеон. — Примите ванну, от вас несет конюшней.
— О, мон сир…
— Уйдите, или я запущу в вас чернильницей!
Коленкур, состроив обиженную мину, оставил Ржевского наедине с Наполеоном.
Глава 50. Le coq gaulois (Галльский петух (фр.))
Ржевский оправил на боку саблю.
— Получили сухари в полк? — участливо спросил Наполеон.
— Я из Парижа, сир, — напомнил поручик.
— Ах, да…
Император сделал ему знак приблизиться.
— Ваше имя?
— Роже де Ржево.
— Как мои парижанки?
— Плетут венки.
— О чем судачат?
— О вас, сир.
— И что говорят?
— Только хорошее, либо ничего.
— Гм, как о покойнике, странно… Как поживает Жозефина?
— Молится о спасении вашей души.
— Надеюсь, она не готовит себя в монастырь? Из нее такая же монашка, как из меня — римский папа.
Остановившись у противоположного края стола, Ржевский протянул императору конверт, где лежал лист бумаги, исписанный аккуратным почерком Наташи Ростовой.
— Неисправимая лентяйка! — пробурчал Наполеон, развернув письмо. — Опять за нее писала камеристка.
Он понюхал бумагу.
— Для служанки пахнет недурно.
«Кажется, Наташу оскорбили», — подумал Ржевский, положив ладонь на рукоять сабли.
— Дорогой котеночек… — начал читать Наполеон, — скучаю… пожухли листья… мне очень хочется… ваша раба… беременна… Что такое?! — он изумленно уставился на Ржевского. — Жозефина ждет ребенка?!
— Да, сир. Живот уже как арбуз!
— Невероятно! А вы его видели?
— Кого?
— Арбуз… то есть живот! ее живот?
— Да, сир. До сих пор стоит перед глазами.
— Зачем тогда я с ней развелся?! — воскликнул Наполеон. — Променял креолку на австрийку. Шампанское на пиво! — Он вдруг осекся. — Но когда… Дьявол! Мы же не встречались с ней больше года!
— Неужели? — Ржевский сделал круглые глаза.
— Почему она настаивает на моем отцовстве?
— Ума не приложу, сир.
— Тут какое — то недоразумение. Или… придворная интрига?
Настоящие и воображаемые измены бывшей супруги, их ссоры и примирения, признания в любви и злословие за спиной — все это словно ожило и пронеслось теперь перед мысленным взором Наполеона.
Ржевский исподлобья смотрел на глубоко задумавшегося императора. Один взмах сабли — и корсиканский деспот больше никогда не будет ломать себе голову. Но нанести удар исподтишка? Для русского дворянина куда благороднее была бы дуэль…
— Напрасно я сохранил за Жозефиной титул императрицы, — процедил сквозь зубы Наполеон, разрывая письмо в клочья. — Если у нее родится наследник, в случае моей смерти, она может бороться с Марией — Луизой за престол. О, коварная!
Едва сдерживая клокотавшую в нем ярость, Наполеон посмотрел на Ржевского.
— Что Жозефина велела передать мне на словах?
«Пора!» — решил поручик и гаркнул, как на параде:
— В этой шляпе, сир, вы похожи на огородное пугало!
Черты Бонапарта исказились.
— Какое ей дело до моей любимой шляпы?! Быть может, этой престарелой фурии хочется, чтобы я надел стариковский колпак?
— Он бы вам пошел куда больше.
— Что?! Вам тоже не нравится моя шляпа?
— Мне не нравитесь вы!
Наполеон лишился дара речи.
Ржевский выхватил из ножен саблю:
— Защищайтесь, сир!
Лицо корсиканца пошло багровыми пятнами.
— Так вот кто новый любовник Жозефины! — вскричал он, запустив в Ржевского своей треуголкой.
Поручик пронзил императорскую шляпу клинком.
Наполеон рванулся в сторону своей статуи, словно ища у нее защиты. На бегу он пытался обнажить саблю, но та упиралась эфесом в живот и не хотела обнажаться.
— В капусту порррублю! — торжествовал поручик, преследуя его по пятам.
Наконец Наполеону удалось вытащить оружие, но он не спешил скрестить с соперником клинки, перебегая от статуи к столу и обратно.
— Я предан! — кричал Наполеон. — Франция предана!
— Я не француз, — размахивал саблей Ржевский. — Я русский офицер!
— Каналья! Сколько вам заплатили? Я дам больше.
— Сейчас ваш черед платить! За Смоленск! за Москву! за Россию!
Глава 51. Караул!!!
Арман Коленкур, выпровоженный императором из кабинета, некоторое время в нерешительности топтался в приемной. В конце концов природное любопытство пересилило, и он приложил ухо к дверям.
— Они там языки чешут, а мне мемуары писать, — огрызнулся он в ответ на недоуменные взгляды караульных, весь обратившись в слух.