— Ржевский, откройте! Стучат.
— Подождут.
— Акакий!
— Может, мне его позвать? Акакий, третьим будешь?
— Акакий! Акакий!!
— Не кричите, Акакий не поможет.
— Поможет.
— Елизавета Алексеевна, неужто вам одного меня мало?
— Много. Уберите с меня ваше колено.
— А ты царапаться будешь? Будешь, говорю, царапаться, стерва? Лизка, черт тебя возьми! Ногти поломаешь!
— Я тебе не Лизка.
— Пардон, забыл, что ты строишь из себя мужчину.
— Я все равно не дамся!
— Сами возьмем. Нечего было голыми коленками дразниться.
— А кто дразнился?
— Не я же. Ноги, между прочим, у тебя так себе.
— Ноги ему мои не нравятся!
— Конечно. Будто две оглобли.
— Думаете, ваши лучше?
— Ты не пихайся, не пихайся. Ноги — это не главное.
— А что главное?
— Сейчас узнаешь.
— Ржевский, вы поплатитесь. Ржевский, в последний раз… Пустите! Бабушка!
— Почему не мама?
— Мне Екатерина Великая была роднее матери. Ой, мамочка!
— Давно собирался спросить, Лиза, что у тебя с голосом?
— Говорю же вам, что я мужчина! Мужчина! Мужчина!!
— Это я уже слышал.
— Проверьте: у меня на голове парик.
— Ну и что? Сейчас такая мода.
— Возьмите меня за грудь.
— Давно бы так! — Ржевский пошарил рукой по груди императора. — Ай! Что это грудь у тебя блуждает и колется?
— Это подушечка для иголок.
— Зачем же ты ее себе вместе с иголками засунула?
— Это все Акакий, подлец, подстроил. Вы что не поняли? Я мужчина! У меня груди нет.
— Как нет? А это что?
— Но она же плоская.
— Детей надо было самой кормить, а не раскидывать по монастырским приютам.
— Ржевский, вы идиот, болван, скотина! — из последних сил заорал царь. — Дайте вашу руку… сейчас вы убедитесь. Вот здесь… чувствуете? Что это, по вашему? Ну? Ну?
— Гермафродит! — возопил Ржевский, соскочив с постели как ошпаренный.
У императора не нашлось слов, чтобы что — либо возразить. Он чувствовал себя, как пьяная загнанная лошадь.
— Тьфу, какая гадость! — возмущался поручик, застегивая штаны. — какая, право, гадость… Тьфу!! Кто бы мог подумать, что супруга государя нашего — и вдруг с яйцами. Три тысячи чертей!
Его чуть было не стошнило.
— Зажгите свет, — еле слышно произнес Александр. — Я не супруга государя, я сам государь.
— Да полно вздор молоть!
— Свет! — рявкнул царь.
Ржевский пожал плечами. Но потом все — таки зажег ночник. Тусклый свет озарил сгорбленную фигуру в женском платье, понуро сидевшую на краю постели. Это измученное круглое лицо с большим лбом, залысинами, тонкими бровями и прямым носом живо напомнило поручику портрет, что висел в Георгиевском зале. Этот человек был до смерти похож на императора Александра. И это удивительное сходство могло быть объяснено только тем, что поручик Ржевский видел перед собой оригинал.
— Не могу поверить! — воскликнул он.
— Откройте, пожалуйста, двери, — тупо произнес царь.
— Что?
— Двери откройте! — заорал Александр, тяжело вставая с постели. — Не слышите, что стучат?
Поручик открыл двери, и Акакий Филиппыч, который как раз перед тем разбежался, чтобы вышибить их плечом, влетел в комнату и грохнулся к ногам императора. Тот с наслаждением пнул его ногой в бок.
— Вот и вы наконец!
— Опаздал? Ваш — ваш — ваш… — пролепетал Акакий Филиппыч.
— Успели. Вы ведь, конечно, все слышали?
— Нет, ни единого словечка.
— Врете?
— Я на службе, государь.
— Значит, слышали.
— Да.
Лицо царя побагровело, сложившись в страшную гримасу.
— В двух шагах от вас императора чуть не изнасиловали! — закричал он. — А вы и ухом не вели, чтоб вас на том свете на куличи пустили!
— Нет, я п-подслушивал, я боялся пропустить хотя бы слово.
— Молчать! Мемуары вздумали писать?[8] — Царь вытер мокрый от пота лоб. — Ржевский, у меня нет сил, дайте этому супостату прикурить.
— Но у меня нет при себе курительной трубки, государь.
— Я не о том. Врежьте ему как следует!
Экзекуция Акакия Филиппыча продолжалась добрых пять минут. Он визжал, оправдывался, защищал руками щеки, но был избит, повержен и уложен Ржевским поперек постели совершенно без чувств.
— Вы не представляете, поручик, — устало произнес Александр, — с каким dermom приходится иметь дело. Двор переполнен идиотами и интриганами, что, впрочем, почти одно и то же.
Ржевский внимал царю, не смея шелохнуться. После пережитого конфуза он был готов добровольно влезть в кандалы и пешком отправиться в Сибирь. Но император говорил с ним так, как — будто между ними ничего особенного не произошло. Не даром вся Европа считала российского самодержца отменным дипломатом.
8
Мемуары вздумали писать? — События, описываемые в 10 и 11 главах восстановлены по книге А. Ф. Чекушкина «Интимная жизнь Александра I», С. — Петербург, 1827 г., стр.66–99.