— Мерси, — чуть слышно проговорила она, оказавшись на подушках. — А теперь… второе…
— Ну!
— Снимите ваши… ш — ш — ш…
— Что-с?
Старухе не хватало воздуха. Она зачмокала губами, сглотнув обильную слюну.
— Шта — а — ны-ы-ы…
— Что??
— Штаны! Штаны!! — из последних сил выдохнула она.
Поручик по-военному быстро снял штаны.
Графиня глубоко вздохнула, со свистом втянув в себя воздух, и душа ее отлетела.
Она лежала прямая, как гладильная доска. Лицо ее окаменело в маске восторга, а застывшие глаза таращились на поручика, как на Мессию.
— Старая ведьма! — выругался Ржевский. — Нашла время копыта отбрасывать. Эка жалость!
Неожиданно за дверью послышался какой-то шум.
Поручик едва успел спрятаться под кровать, как в спальне объявился… корнет Васильков!
Глава 18. Ходоки
Поскольку корнет был сильно пьян, поиски дома графини заняли у него изрядное количество времени. Он весь продрог, уши его хрустели, как жаренный картофель, нос превратился в сосульку, усы покрылись ледяной коркой.
— Бонсуар, з — з — з…грррафиня… — стуча зубами, произнес он, приблизившись к постели. — Не п-пугайтесь, я не г-грабитель, я — к-корнет.
Старуха молчала. В свете лампады на ее лице лежала причудливая тень, и корнету казалось, что графиня глядит на него вполне заинтересованно и даже приоткрыв рот.
Ободренный ее вниманием, Васильков жалостливым голосом продолжал:
— Мне всю жизнь не везло в карты, графиня. У меня, стыдно признаться, нет денег, чтобы водить барышень в оперу. Научите меня играть в штосс. Если угодно, я готов на вас жениться. Хоть сейчас под венец пойду! И вовсе не из — за денег, а лишь из уважения к вашим сединам.
Со своего места, лежа на полу, поручик Ржевский видел, как корнет нерешительно мнется с ноги на ногу.
И тут Васильков грохнулся на колени.
— Я люблю вас, графиня! Сжальтесь же над несчастным. Я стану украшением вашей старости. Назначьте мне верные карты. Ну хоть только три.
«Три тысячи чертей тебе в задницу! — ухмыльнулся поручик. — Рано тебе еще жениться, молокосос».
По тупым ударам, раздававшимся сверху и сотрясавшим кровать, Ржевский понял, что корнет принялся биться головой о ложе.
— Ну, графи — и — ня, ну, пожа — а — луйста, — ныл Васильков.
Потом его как будто осенило, и он бойко заговорил:
— Хотите, графиня, я докажу вам, что могу быть достойным супругом? Я на все готов! Я верну вам вашу молодость. Я волью свежее вино в ваши старые меха. Вот только сапоги сейчас сниму и волью…
Разувшись, корнет уже готовился прилечь возле графини, как вдруг услышал, что кто-то идет по коридору.
В панике подхватив с пола сапоги, Васильков бросился к шкафу и затесался между платьев.
Спустя две секунды в спальню осторожно, стараясь не греметь шпорами, вошел… Денис Давыдов.
— Добгый вечег, ггафиня, — сказал он, остановившись на почтительном расстоянии от постели. — Я только на минутку. Мне стало известно, что вы отменно иггаете в штосс. Поведайте мне вашу тайну, окажите милость. На выгученные деньги я накуплю пистолетов для своего полка. И ни копейки не пгопью. Вот вам кгест! — Он перекрестился.
Старуха не издавала ни звука, и Давыдов достал пистолет.
— Вот, извольте видеть, какие штуковины я закуплю на кагточные деньги. Мне самому ничего не нужно. Все отдам на благо кавалегии. Если что и пгопью, так только на чегвонец. Не сомневайтесь, ггафиня. А? что?.. вы что-то сказали?
Старуха по-прежнему не издавала ни звука, ни шороха, ни вздоха.
Давыдов, будучи в душе поэтом, решил добавить в свой монолог немного лирики.
— Знаете ли, ггафиня, у вас такое добгое лицо, — сказал он, избегая смотреть на старуху, — оно напоминает мне божественный облик девушки, в котогую я был влюблен сто лет тому назад. Ужель то были вы?
Пересилив себя, он взглянул на графиню. Лицо старухи не было ни добрым, ни злым. И если она и была похожа на божество, то скорее всего на фурию.
Давыдов почесал дулом пистолета бровь.
— Полно пгитвогяться Спящей кгасавицей, ггафиня, Не пытайтесь меня убедить, что можно спать с откгытыми глазами… Говогю же вам, у нас в полку недокомплект по части огужия. Неужто вы чужды до патгиотических чувств?
Молчание старухи донимало Давыдова все больше. Его палец нервно подрагивал на спусковом крючке, а дуло недвусмысленно поглядывало в сторону распростертой на постели старухи.
— Ггафиня, я отказываюсь вас понимать! — возмутился Давыдов. — Почему вы столь глухи к нуждам нашей агмии? Вы хотите, чтобы гусские гусагы остались без пистолетов? Стыдитесь, ггафиня, ваша молодость пгишлась на цагствование Екатегины Великой. На вашей памяти Гумянцев бивал тугок, а Сувогов пегешел чегез Альпы. Или боевая слава Отечества для вас — пустой звук?