— Уи, — всхрапнул поручик.
— Превосходно! В таком случае назовите мне счастливые комбинации. И покончим с этим.
Граф Долбухин впервые за последнее время взглянул на старуху, и вдруг почувствовал что-то неладное. Выражение, застывшее на лице старой графини, было какое-то странное: бессмысленное и вместе с тем нелепое до жути.
Долбухин два раза громко кашлянул. Старуха не шевельнулась.
И тут его прошиб холодный пот, и кожа на спине вмиг сделалась гусиной.
— Ау, grand'maman, — позвал он, не вставая с кресла. — Аделаида Петровна, вы меня слышите? Ау, аушки!
Старуха молчала.
Подойдя к кровати, граф для верности пощелкал перед ее носом костяшками пальцев.
— Куть — куть — куть…
Старуха смотрела перед собой не мигая.
— Го-то — ва, — по слогам прошептал Долбухин. — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…
Он закрыл ей глаза. Ему вдруг стало душно. Он кинулся к окну. Отдернул штору.
— Пгимите мои искгенние соболезнования, ггаф, — сказал Денис Давыдов, пристукнув каблуками.
Вскрикнув от неожиданности, Долбухин шарахнулся от него к шкафу.
Дверцы шкафа распахнулись.
— И я тоже, граф… мои сочувствия, — склонил голову корнет Васильков, вылезая оттуда с дамской шляпкой на голове, в соболиной шубе и с сапогами в руках.
— Что? что?… Что это значит? — попятился от него Долбухин.
Наткнувшись на постель, он сел графине на ногу.
И тут под ним кто-то громко чихнул.
С воплем подскочив, граф в ужасе уставился на покойницу.
— Ну и пылища… — проворчал поручик Ржевский, выбираясь из — под кровати.
— Господа, что сие означает? — воскликнул граф Долбухин.
Господа офицеры молча пялились на него и друг на друга.
— Я полагаю, что нам следует объясниться, — настаивал граф. — В чем дело, корнет?
Под его строгим взглядом корнет Васильков покраснел, как девица, которую застали в неглиже.
— Простите, граф, я, право же… я здесь случайно… адрес перепутал… Думал, здесь гостиница, а вышло совсем наоборот.
— Но почему вы сидели в шкафу и к тому же разутый?
— Так я принял шкаф за нумер, и, собираясь лечь спать, снял сапоги. Я всегда без сапог сплю.
— Ну что ж, корнет, складно врете, — покачал головой Долбухин и обратился к Давыдову. — А вы, Денис Васильевич, что скажете?
Гусар вскинул голову.
— Вы знаете о моей впечатлительной натуге, ггаф! Я поэт, и не стыжусь этого. Я хотел написать поэму о вашей бабушке. И движимый более своими чувствами, нежели гассудком, я…
— …решили заявиться к ней среди ночи, — язвительно закончил за него Долбухин.
— Свидание, как в романе, — усмехнулся Ржевский.
Граф тотчас повернулся к нему.
— А вы, поручик… у вас что за причина?
— Любовное рандеву.
— С моей бабкой?!
— Вы рехнулись, любезный! Хоть я и охоч до дам, но не до такой же степени. — Ржевский брезгливо покосился на покойницу. — У меня была интрижка с ее воспитанницей.
— Но у графини никогда не было никаких воспитанниц!
— Да? Ну, стало быть, со служанкой. Какая разница? В темноте не разберешь.
— Хорошо, допустим. Но как же вы тогда очутились в спальне графини?
— Вы хоть и внук, граф, но все же не мальчик! Могли бы и сами догадаться. Мы играли со служанкой в жмурки. Я стал ее искать, заблудился среди комнат, забрел сюда, залез под кровать и уснул.
— Вгешь, Гжевский, — засмеялся Давыдов. — Чтоб ты заснул на любовном свидании? Ни за что не повегю!
— Иногда и от женщин не мешало б отдохнуть.
— Хватит врать, господа, — устало заявил Долбухин. — Мы все прекрасно понимаем, о чем идет речь. Но… графиня мертва, и свою тайну она унесла с собой.
— Не надо было грозить ей пистолетом! — вдруг крикнул Васильков, подскочив к Давыдову. — Это вы всё испортили, Денис Василич!
— Я?! Помилуйте, бгатец, — возмутился тот. — Пистолет был незагяжен.
— Но она об этом не знала!
— Может, и не знала. Но она ведь не стала пгосить, чтоб я его убгал.
— Конечно! Она же язык со страху проглотила.
— Язык она проглотила, когда вы, любезный корнет, предложили ей выйти за себя замуж, — вступился за приятеля Ржевский. — Забыли, как хотели с ней переспать?
— Ложь! — взвизгнул Васильков. — Я ее и пальцем не тронул. Только сапоги снять успел.
— Вы, что же, сапогами ее били? — возмутился Долбухин. — Отвечайте, корнет! Да как вы посмели?!
— Вы бы, уж, лучше помолчали, граф! — в истерике заорал Васильков. — Это вы ее запугали. При вас она умерла!