— Отец! — крикнул я.
Никто не ответил, но в красном свете пожара я уже различал груды обломков.
Внутренняя стена обрушилась вместе с дымоходом, опрокинув или перевернув ковши у печи. Ломы и другие инструменты валялись там, где их побросали рабочие, вперемешку с куртками, рукавицами и козырьками. Сквозь дыры в кровле я увидел звезды, луну и бегущие по ней белые облачка.
— Отец! — крикнул я и заплакал.
Чугун на полу был серо-черным, и каждый шаг причинял мучительную боль.
— Их там трое, — крикнул от дверей управляющий. — Ты их видишь?
— Отец! — звал я. — Отец!
— Ковши не опрокинуло, Мортимер? — рявкнул мистер Харт.
— Где ты, Йестин? — Это кричал Шанко Метьюз.
— Здесь, — отозвался я. — Принесите факел, да глядите под ноги — ковши перевернуло!
И он вошел. Нет, не управляющий — тот остался у дверей. Высоко держа пылающий факел, подпрыгивая на горячем полу, он пробирался ко мне. Я ударил ногой по лому, чтобы показать, где я. Ругаясь, Шанко добрался до меня, поднял факел еще выше, и вдруг его глаза выпучились.
Тут я увидел у своих ног человеческое лицо — обуглившийся профиль у закопченной стены плавильни, словно высеченный из черного мрамора, — и, нагнувшись, я дотронулся до него. Одна щека была обжигающе горячей. Другая смешалась с металлом, и мои пальцы уперлись в обнажившиеся зубы. Он был мертв, его сжег чугун, но в руке он все еще сжимал лом, словно пастуший посох. Он был мертв, а его ноги по бедра уходили в плавильный ковш — сорок галлонов жидкого чугуна поймали его и, остывая, сжали в вечных объятиях.
— Кровь Христова! — сказал Шанко. — Барни Керриган. — И он отвернулся.
Сглатывая тошноту, я выпрямился; мне было страшно подумать, что я найду вместо отца.
Стены уже пылали вовсю, и сквозняк вытягивал дым через кровлю.
— Сюда! — крикнул Шанко, подпрыгивая.
— Йестин, — сказал мой отец.
Он был зажат под сводами печи — из обвалившихся кирпичей горна торчали только нога и рука, но этот кирпич спас его от чугуна.
— Йестин, — сказал он. Голос его гулко отдавался в тесном склепе.
— Отец! — крикнул я, и мы с Шанко, пригнувшись, начали оттаскивать в сторону балки и кирпич, а в плавильню хлынули люди.
— Быстрей! — торопил я Шанко.
— Осторожнее с этой стенкой! — вопил управляющий, но я не видел стенки. Я видел только моего отца, его выгнутую спину, которую мы высвобождали из-под обломков, я слышал только его хриплое дыхание. Теперь нам помогало еще человек десять, отплевываясь, ругаясь, кашляя в дыму. Пламя, пожиравшее стены, уже заливисто гудело, когда мы наконец сняли последнюю балку и вытащили его.
— Осторожнее, ради Христа, — шептал я. Но я знал, что мы все равно опоздали.
Его лицо было в глубоких ожогах, а на щеках и груди чернели застывшие капли чугуна, он захрипел, словно в агонии, и губы его зашевелились.
— Йестин, — сказал он.
— Он еще дышит, — шепнул Шанко. — Надо быстрей везти его в Абергавенни или съездить туда за доктором.
— Не трогайте его, — сказал я и, схватив руку отца, крепко сжал ее.
— Посторонись, Мортимер, — раздался чей-то голос.
— Отец, — твердил я, и он открыл один глаз и улыбнулся, хотя не видел меня.
— Да послушай же, Мортимер, — испуганно сказал Шанко. — С тобой говорит мистер Харт, а за ним идет Крошей.
— Прочь с дороги, Мортимер! — снова сказал управляющий.
— Дайте ему умереть спокойно, — ответил я, ударив Харта кулаком по ногам.
— Это его сын? — раздался другой голос. — Убирайся отсюда, парень, или ты пожалеешь.
— Отец, — твердил я и плакал.