В XVIII в. противоречие между динамическим законом и статистическим описанием воспринималось как зашедшее в тупик развитие науки, и это отчасти объясняет тот скептицизм, с которым некоторые физики XVIII в. относились к значимости предложенного Ньютоном динамического описания. Мы уже упоминали о том, что столкновения могут сопровождаться необратимой убылью движения. По мнению некоторых физиков XVIII в., в подобных неидеальных случаях «энергия» не сохраняется, а происходит ее необратимая диссипация (см. разд. 3, гл. 4). Это объясняет, почему атомис-ты — сторонники корпускулярной теории — не могли не видеть в динамике Ньютона идеализацию, обладающую ограниченной ценностью. Физики и математики континентальной Европы, в том числе Д'Аламбер, Клеро и Лагранж, долгое время сопротивлялись обольстительным чарам ньютонианства.
Куда же восходят корни ньютоновской концепции изменения? Ньютоновская концепция при внимательном рассмотрении оказывается синтезом[71] теории идеальных машин, в которой передача движения осуществляется без соударения или трения частей, находящихся в контакте, и науки о небесных телах, взаимодействующих на расстоянии. Как уже говорилось, ньютоновская концепция изменения является антитезой концепции атомизма, основанной на понятии случайных столкновений. Оправдывает ли это взгляды тех, кто считает, что ньютоновская динамика является разрывом в истории мышления, революционным новшеством? Ведь именно это утверждают историки-позитивисты, когда описывают, как Ньютон избежал колдовских чар наперед заданных понятий и нашел в себе достаточно смелости для того, чтобы из результатов математического исследования движения планет и свободно падающих тел вывести заключение о существовании универсальной силы тяготения. Мы знаем и противоположное: рационалисты XVIII в. всячески подчеркивали внешнее сходство между «математическими» силами Ньютона и традиционными оккультными качествами. К счастью, эти критики не знали необычной истории, стоявшей за ньютоновскими силами! Дело в том, что за осторожным высказыванием Ньютона «Я не измышляю гипотез» относительно природы сил скрывалась страсть алхимика[72]. Теперь мы знаем, что наряду со своими математическими исследованиями Ньютон на протяжении тридцати лет изучал труды алхимиков древности и проводил сложнейшие лабораторные эксперименты в надежде, что ему удастся раскрыть тайну «философского камня» и синтезировать золото.
Некоторые из современных историков науки пошли еще дальше и утверждают, что ньютоновский синтез Земли и неба был в больший мере достижением химика, чем астронома. Ньютоновское всемирное тяготение «анимировало» материю и в более строгом смысле превращало всю деятельность природы в наследницу тех самых сил, которые химик Ньютон наблюдал и использовал в своей лаборатории, — сил химического «сродства», способствующих или препятствующих образованию каждой новой комбинации материи[73]. Решающая роль, сыгранная орбитами небесных тел, сохраняет свое значение. Однако в самом начале своих занятий астрономией (около 1679 г.) Ньютон, по-видимому, ожидал найти новые силы тяготения только на небесах — силы, подобные химическим силам и, быть может, легче поддающиеся исследованию математическими методами. Шесть лет спустя математические исследования .привели Ньютона к неожиданному выводу: силы, действующие между планетами, и силы, ускоряющие свободно падающие тела, не только подобны, но и тождественны. Тяготение не специфично для каждой планеты в отдельности, оно одно и то же для Луны, обращающейся вокруг Земли, для всех планет и даже для комет, пролетающих через солнечную систему. Ньютон поставил перед собой задачу открыть в небе силы, подобные химическим силам: специфические сродства, различные для различных соединений, наделяющие каждое химическое соединение качественно дифференцированной способностью вступать в реакции. Но в результате своих исследований он обнаружил универсальный закон, применимый, как подчеркивал сам Ньютон, ко всем явлениям природы — химическим, механическим или небесным.
71
В своем историко-критическом очерке развития механики (Mach Е. The Science of Mechanics: A Critical and Historical Account of Its Development—La Salle, II].: Open Court Publishing Company, 1960 [Русский перевод: Max Э. Механика. Историко-критический очерк её развития. — СПб, 1909.]) Эрнст Мах подчеркивал двойственный характер современной динамики, являющейся с одной стороны, наукой о траекториях, а с другой стороны, основой инженерных расчетов.
72
По крайней мере такого мнения придерживаются историки, приступившие к изучению впечатляющих по своему объему алхимических работ Ньютона, которые ранее полностью игнорировались или объявлялись «не имеющими научной ценности». См., например: Dobbs J. В. The Foundations of Newton's Alchemy.—Cambridge University Press, 1975; Westfall R. Newton and the Hermetic Tradition. — In: Science, Medicine and Society./Ed. by A. G. Debus. — L.: Heinemann, 1972; Westfall R. The Role of Alchemy in Newton's Career.—In: Reason, Experiment and Mysticism./Ed. by М. L. Righini Bonelli and W. R. Shea.—I-.: Macmillan, 1975. Лорду Кейнсу, сыгравшему решающую роль в собирании алхимических работ Ньюотона, принадлежат следующие слова (приведенные в указанной выше книге Доббса, с. 13): «Ньютон не был первым представителем века разума. Он был последним из вавилонян и шумеров, последним великим умом, взиравшим на видимый и духовный мир такими же глазами, как и те, кто почти десять тысяч лет назад приступили к созданию нашего интеллектуального достояния».
73
В своей книге Доббс (Dobbs В. J. The Foundations of Newton's Alchemy.—Cambridge: Cambridge University Press, 1975) исследовал также роль «медиатора», посредством которого два вещества становятся более «социабельными». В этой связи мы могли бы напомнить о важной роли, отводимой медиатору в «Избирательном сродстве» Гете (англ. перевод: Goethe J. W. Elective Affinities.— Greenwood, 1976). В химии Гете по далеко ушел от Ньютона.