Модернизационный проект в литературе связан с отрицанием, сомнением, разоблачением и, желательно, с раздеванием человека. Их герой — это человек без догмата, не подчиненный ничьей воле, не имеющей над собой спасительного покрова догмы, нормы, идеала. Их герой предоставлен самому себе, он не нуждается ни в какой крепкой сцепленности с реальностью, а воспринимает ее как поток существования. Выключенность личной воли — признак не только отдельного героя, но трактуется ими как признак поколенческий. Остаются только вялые рефлексии о самом себе да полагание своего «я» за всю реальность.
Почвенная концепция человека связана с восприятием целостности человека (если и утраченной, то сама степень утраты определяется «вычитанием» из целого) и оседлости человека вместо модного ныне кочевого его образа в модернизационном проекте. Почвенный человек — разумный, природный, мыслящий, совестливый, верующий. Целостный человек — это человек физический и метафизический. Духовная жизнь реальна — это и есть главное метафизическое доказательство. Русская литература так много сил отдала описанию, внимательному всматриванию в метафизические начала в человеке. Каждый осознающий себя человек скажет, что душа его — реальность (представление о том, что «душа всего дороже», входит в наше традиционное культурное ядро). Но попробуйте найти в себе то самое экзистенциальное «ничто», которое активно распространялось в европейских культурах после Хайдеггера! В том-то и суть, что это «ничто» беспочвенно. Оно — вне человека.
— Никакая «национальная почва» невозможна без прочной семьи.
— Для меня важным событием стало появление романа «На острове Буяне» Веры Галактионовой почти через 30 лет (!) после «Прощания с Матерой» Валентина Григорьевича Распутина. Между эти двумя настоящими литературными произведениями существует явная дуга напряжения. И напряжения очень сильного. Галактионова «отвечает» Распутину — и такой ответ, мне кажется, очень здорово получить вот так, «в руки». Ведь не так часто в нашей литературе велись диалоги произведений, как это случилось с «Матерой» и «Буяном». Писатель-мужчина называет повествование женским именем, писатель-женщина свой остров называет именем мужским.
Вера Галактионова печатает «Остров Буян» в 2003 году, когда лежат порушенными стройки социализма, когда все разворовано и растащено, когда человеку деревенскому, хоть наизнанку вывернись, а не припасть, никогда не припасть ни к каким роскошествам нынешней жизни. Время Буяна — самое что ни на есть ближайшее, вот оно — стоит за окном.
И в это время совершенно открытой (до непристойности обнаженной) трагедии жизни Галактионова пишет победительную и бодрую вещь. У Галактионовой не город деревню рушит (что читалось в распутинской «Матере» с грустной обреченностью непонимания), но деревня и сама выдюжит, и еще город вытащит.
Буян запоминается каким-то почти бедным, но освежающе-холодным, бодрым и чистым-чистым. То ли от снега эта чистота, то ли это чистота простоты и добродушия, а может, потому, что церковь у них никогда не закрывалась — «везде церкви рушили, а нашу-то небось пальцем тронуть побоялися! Оно самое чистое место поэтому и осталось — Буян». Буян — это русский схрон. Это место силы. «Остров Буян» — не сказка, но существующая в свернутом виде возможность каждому из нас строить свою линию обороны — «ни анашой, ни Родиной не торговать». Кто мешает? Разве это невозможно? Вот и собрала Вера на свой остров реальных, а не сказочных русских людей — просто в большом мире они все рассеяны и, быть может, не знают друг друга…