Все еще чужая земля?
Калининград — крайняя западная точка современного русского пространства.
Калининград — наш стратегический форпост.
Калининград — это город, в котором так важен именно человеческий капитал. Ведь судьба этой земли и города, которые до сих пор некоторые силы в Европе считают прусскими, а некоторые члены «культурного сообщества» Калининграда и окрестностей называют Восточную Пруссию «нашей», беря это слово в кавычки, — судьба этого города зависит не только от государственной столичной воли. Но и от всех тех наших сограждан, которые с послевоенных лет, с 40-х годов XX века, именно здесь наживали свою русскую судьбу, хоронили своих родителей и рожали детей, строили рядом с роскошными в своей казарменной, холодной строгости и упорядоченности строениями прусского стиля наши храмы и дома.
В эту поездку меня пригласили Комитет по образованию городского округа «Город Калининград», Смоленская и Калининградская епархия, общественное движение «За духовно-нравственное возрождение», которые дружно и качественно провели научно-практическую конференцию «Вера, надежда, любовь в российской семье». Я выступала с докладом, посвященным актуальным проблемам современной культуры и литературы и не сразу поняла, почему меня не раз спросили об отношении к творчеству Ю.Буйды и, в частности, к его «Прусской невесте». Сборник рассказов «Прусская невеста» вышел так давно (в 1998 г.), что я уже и не могла припомнить в подробностях, что о нем говорила критика, кроме того, что выдвигался он «на Букера». Я честно призналась, что не отношу данного писателя к кругу людей талантливых, которых читать стоит непременно; что у Буйды знаю роман «Ермо» и о нем же писала; а вот «Прусская невеста» и рассказ в ее составе под названием «Рита Шмидт. Кто угодно» прошли мимо меня. И тогда мне рассказали о свежей театральной премьере довольно нового «Д» Театра» (который некоторые переводят как Deutsсhe-theater) c его скандальной постановкой по вышеназванному рассказу о Рите Шмидт. На спектакль я не попадала (он то объявлялся, то вроде бы опять отменялся), а потому решила прочитать рассказ о Рите. Тем более, что меня весьма удивило, — через десять лет после публикации вдруг извлекли, смахнув пыль, эту вещь. Значит, решила я, чем-то она оказалась весьма привлекательна, если и за такой срок не устарела при современной-то тяге к смене названий, ярлыков и имен. Впечатлений же от современного авангардного театра у меня сверхдостаточно для того, чтобы представить, что можно сделать, опираясь на такой текст как «Рита Шмидт. Кто угодно»…
Рассказ ведется от лица «костлявого старика в мятом полотняном костюме». Старик—еврей, будучи маленьким мальчиком, знал эту самую Риту Шмидт, был даже в нее по-детски влюблен, помнит до сих пор ее историю и не просто сочувствует ей, но в некотором смысле просто предан этим старым воспоминаниям детства, которые не позволили ему искать иного места жительства и иной судьбы. Весьма симпатичный, весьма человечный герой-еврей. На национальной принадлежности этого и других героев я вынуждена остановиться, так как параметры такого специального внимания заданы самим автором — Ю.Буйдой. И они именно оказались востребованными через десять лет, потому, как известно, русофобия всегда где-то ли кем-то востребована.
Рита Шмидт — немецкая девочка, которую по необъяснённым автором причинам ее немецкая мать вынуждена была оставить после завершения Второй мировой войны на русской теперь территории. И оставила она младенца (вернее отдала как «дополнение» к шести суповым серебряным ложкам и маленьким серебряным часикам с перламутровой крышечкой) — оставила ее на руках у «двух кобыл», «двух ведьм» (которым уже каким-то образом принадлежал приживалом и герой-рассказчик). Естественно, что эти «кобылы» были русские сестры и носили не много ни мало как евангельские имена Марфы и Марии («Есть жидёнок, пусть будет и немчонок», — прокомментировала одна из сестер).