Выбрать главу
Искуснейшие

Да, именно они, показавшие комедию «С любовью не шутят» знаменитого испанца Кальдерона де ла Барка, получили гран-при фестиваля «Долгопрудненская осень».

Нет, не стоит напрягать воображение, и представлять себе Испанию XVII века, о чем шутливо и не раз вспоминают сами актеры, играя в свой испанский театр. Обывательский культ «жизненности» и «исторической костюмированности» режиссером Николаем Дручеком, художником Марией Митрофановой, хореографом Алишером Хасановым категорически отброшен. Но как проговорить сложнейший, многоизукрашенный классический текст Кальдерона, чтобы зритель не умер от отчаяния непонимания и последующей за ним скуки?

Они не сочли ни нужным, ни интересным воспроизводить то, что принято в «костюмной пьесе» (если так читать Кальдерона), в которой есть две дочери (на выданье) богатого и знатного рода (Беатриса и Леонора); есть два знатных блестящих кавалера (дон Алонсо и дон Хуан), последний из которых любит младшую дочь и просит в шутку своего друга влюбить в себя старшую. Есть строгий отец, дон Педро, следящий за дочками в оба глаза, но из слежки его возникают только уморительные комические ситуации, к тому же дон Алонсо влюбился самым серьезнейшим и страстным образом в Беатрису и теперь жаждет не игры, но взаимного чувства от неё, — чувства, равного его страсти. Без слуги и служанки, не менее господ влюбленных друг в друга, высокая комедия века Просвещения, естественно, не могла обойтись, как и без пары богатых долдонов, приверженность которых к «чести» так сильна, что напрочь лишает их живого чувства, исключающего их из любовного круга комедии.

Что же делать с этой роскошью интриги, блеском сумасшедшей и пылкой театральности?

Они создали в своем спектакле «С любовью не шутят» царство красоты, ритма, музыкальности, символического языка цвета и роскошного языка любви-эроса.

В строго черное, как в корсет, затянута сцена. На ней больше нет ничего, кроме нескольких стульев, равных количеству актеров, никто из которых не уходит со сцены, а просто садится на стул (по-царски, без опоры, держа безупречно прямой спину), создавая собой будто живое декоративное панно-картину из трех цветов — белого, черного, красного. Символика цветов костюмов читается легко: это чистота, невинность, душа (белое), торжественность, недоступность, земля (черное), эрос, страсть, телесность (красное).

Психологический анализ текста режиссером и актерами был сделан подробнейший, но переведен на язык театрального жеста и ритма. Кажется, они вдохновлялись именно музыкой — там искали соотнесение тона и слова, расцвечивая каждую роль своей ритмической фактурой. Музыка стала субстанцией действия. Музыка каждой роли расшифровывалась в зрительных образах. Актерская игра строго ритмизирована. Мы видим «пластические модуляции» актеров — это жесты каждого героя (у служанки и слуги пластика иная, более сниженная, чем у господ, хотя они все здесь равны в любви, потому как все страстны и все любимы); мы видим группы ансамблевые, мы видим пластические дуэты (испанский налет спектакля — это, безусловно, характерный грим, наложенный на лица, да стать испанского темпераментного мужчины).

Лучшие из сцен спектакля — два «дуэта» Беатрисы (актриса Анна Старцева) и дона Алонсо (артист Антон Афанасьев). Строгая, гордая Беатриса ограждена от мира черной прозрачной вуалью, покрывающей всю ее фигурку (облегающее строгое бело-черное платье придает ей вид изящной статуэтки). Игра с вуалью — где Беатриса бьется в ней как птица в силках, расставлеенных опытным соблазнителем и брутальным мужчиной доном Алонсо, — эта игра пленительна, как пленительны и слова любви, которыми дон Алонсо прикасается к Беатрисе. Словами касаются (дерзкий дон Алонсо в слове смел) и вызывает это слово в героине чувство физического прикосновения — сказать и задеть часто одно и то же. (При этом перемена чувств Беатрисы и Алонсо дана артистами со всем мыслимым щедрым разнообразием: через неприятие и отрицание слов дона Алонсо к вниманию, чувственному удовольствию и волнению).

Стихи произносятся актерами в наложении на ритм, в полном согласии с ритмическими движениями, к которым привыкаешь быстро и принимаешь как должное ритмизированное, эстетизированное слово, которое, однако, отнюдь не умаляется настолько, чтобы сдать свои ведущие позиции. «Слова не на высоких царственных котурнах, а в грубых деревянных башмаках» теперь вспоминает уже влюбленная всерьез Беатриса. Беатриса, еще недавно страшно ученая, знающая латынь, гордая своей красотой и невинностью, теперь желает подлинной жизни, мужских взглядов и слов нежности, от которых падает ее завеса гордости.