БЕТТИ
Была ты молчалива, Бетти,
Была ты холодна, как глетчер,
Когда тебя при лунном свете
Я целовал в последний вечер.
На пустыре,
При лунном свете,
От фонаря не отличимом,
Ты мне была чужою, Бетти,
Не знаю по каким причинам.
Но только знаю, что сначала,
Еще за стойкой бара, в Сохо,
Упрямо ты не замечала,
Что было мне чертовски плохо.
А было мне чертовски плохо.
Кончался отпуск на рассвете.
Ты мне была чужою, Бетти.
Совсем, совсем чужою, Бетти.
ДЕЖУРЮ НОЧЬЮ
По казарме, где койки поставлены в ряд,
Я иду и гляжу на уснувших солдат.
На уставших и крепко уснувших солдат.
Как они непохоже, по-разному спят.
Этот спит, усмехаясь чему-то во сне.
Этот спит, прижимаясь к далекой жене.
Этот спит, не закрыв затуманенных глаз,
Будто спать-то он спит, но и смотрит на вас.
Эти двое из Глазго храпят в унисон.
Этот сыплет проклятья кому-то сквозь сон.
А у этого сны, как подснежник, чисты.
Он — ладонь под щекой — так доверчиво спит,
Как другие не спят. Как спала только ты.
Он, я думаю, первым и будет убит.
ОТКРОВЕНИЯ РЯДОВОГО ЭНДИ СМАЙЛЗА
О казарме
Что ночлежка, что казарма, что тюрьма —
Те же койки, так же кормят задарма.
О морской пехоте
На дно мне, ребята, идти неохота,
Для этого служит морская пехота.
О нашем капрале
Так много разных было дел, —
Всегда везде одни изъяны, —
Что он, бедняга, не успел
Произойти от обезьяны.
О качестве и количестве
Нет, сэр, я отрицаю начисто,
Что я — солдат плохого качества,
Поскольку энное количество
Есть хуже у Его Величества.
О жалости
И если друзья, со слезами во взорах,
Меня закопают на том берегу,
Жалею девчонок — тех самых, которых
Обнять никогда не смогу.
ТОТ ДЕНЬ
Что ж, наверно, есть резон.
В том, чтоб был солдат унижен.
Первым делом я пострижен
Под машинку, как газон.
На меня орет капрал,
Бабий голос гнусно тонок:
Чтобы я подох, подонок,
Мне желает мой капрал.
А теперь я расскажу,
Как мы дрогли у причала.
Сыпал дождик, и качало
Самоходную баржу.
И бригадный генерал,
Глядя, как идет посадка:
— Нет порядка, нет порядка, —
С наслажденьем повторял.
Ей сказали: мэм, нельзя…
Мэм, вы зря пришли сегодня…
Я, как все, шагал по сходням,
Оступаясь и скользя.
Я узнал тебя, узнал,
Но не мог сойти со сходен,
Надо мной, как гнев господен,
С бабьим голосом капрал.
ПУЛОВЕР
Мать сына провожает на войну,
Ему пуловер вяжет шерстяной.
Носи его, сынок, не простудись,
В окопах очень сыро, говорят…
Ей кажется:
Окопы — это дом,
Но только неуютный, — ведь война.
Шерсть удалось достать с большим трудом,
В Берлине стала редкостью она.
Пуловер сын недолго проносил.
Теперь меня он греет, — ведь война.
Он грубой вязки.
Серо-голубой.
И дырка в нем от пули не видна.
КАФЕ
Сижу в кафе, отпущен на денек
С передовой, где плоть моя томилась,
И мне, сказать по правде, невдомек —
Чем я снискал судьбы такую милость.
Играет под сурдинку местный джаз.
Солдатские притопывают ноги.
Как вдруг — сигнал сирены, свет погас,
И все в подвал уходят по тревоге.
А мы с тобой крадемся на чердак,
Я достаю карманный свой фонарик,
Скрипит ступенька, пылью пахнет мрак,
И по стропилам пляшет желтый шарик.