Все нянечки санатория, куда определили Шурку, были похожи на больших величавых птиц: длинные белые халаты с завязками на спине, белые косынки, глубоко надвинутые почти на глаза, белые, как казалось мальчику, лица. А как иначе? - лица нянечек и не могли быть другими - столько горя проходило перед этими лицами ежедневно...
Четырёхлетнему обездвиженному мальчику думалось о другом: кто заводит будильник для солнца?.. отчего у деревьев каждый день разные голоса?.. а эти чёрные росчерки, похожие на пальцы, которые бегают по ночному окну, они - кто?.. отчего море солёное, а не сладкое?..
А ещё Шурке хорошо засыпалось под мысли о Мише, умном, сильном, добром. Да и мог ли быть другим его старший брат, спортсмен и отличник?! Уже барахтаясь в объятьях сна, Шурка блаженно улыбался и тянул руки к Мише, и в таких снах Шурка бегал своими ножками, и пинал мячик, и улепётывал от соседского клевачего петуха... И Миша, кружа братишку на руках, счастливо смеялся в таком замечательном сне: «Ну, вот, я же говорил, что ты встанешь! Я говорил!..»
Миша открыл для Шурки самую главную дверь в большой мир - научил брата читать. С книжками в руках и улыбкой на открытом лице каждый день входил к нему в палату, - исключение составляли дни, когда приходилось уезжать на соревнования: он подавал надежды в плавании. Старший брат умел сделать праздник младшему из ничего: инсценировал сказки, на глазах перевоплощаясь из медведя в зайца, научил играть в камушки: один подбрасываешь, а два, а потом и три пытаешься схватить этой же рукой, и подброшенный поймать. А ниточки! Какие узоры они с братом выписывали этими простыми ниточками, натянутыми на ладошки! Миша для Шурки был волшебником, добрым и родным. После таких игр, чтения, рисования и смеха он, совершенно счастливый, на руках няни уходил на процедуры, трудные и болезненные. Под неизменное напутствие старшего брата: «Ничего, ничего, ты скоро встанешь!..»
Море не подвело, - через три года Шурка уже почти самостоятельно садился в кровати. А ещё через год научился ходить на костылях, разумеется, под усиленным контролем нянечек. В тумбочке у него лежали маленькие гантельки, подарок отца. От занятий с ними руки Шурки крепли, становились цепким, он умудрялся подтягиваться на спинке кровати, день ото дня по чуть-чуть отвоёвывая у обездвиженности сантиметры свободы. Теперь он и сам мог принимать посильное участие в весёлых затеях брата, с тихим упорством ковыляя по санаторскому парку на подогнанных под его рост костыликах. Особенно нравилось ему играть в пиратов: вот он, Джон Сильвер, швыряет чёрную метку в лицо своей болезни... «Пятнадцать человек на сундук мертвеца!..» - кричал Шурка. Обняв молодой дуб, ронял костыли. Заливался безудержным смехом, показывая на пролетевшую ворону: «Миша, Флинт сбежал!..» Старший брат смеялся ответно, обнимая младшего, и неизменно повторял: «Ничего, ничего, ты скоро встанешь, и догонишь этого непослушного попугая...»
Шурка выпростал ноги из-под тёплого одеяла, привычно протянул руку - костыли, уже размером побольше, стояли в изголовье. Опираясь на них, осторожно встал, доковылял до раскрытого окна. Молодой июльский день неспешно готовился к прогулке до бархатистых и покладистых сумерек: жить друг без друга они не могли. Почти так же, как Шурка не мог жить без моря. Оно уже приветливо помахивало мальчику чуть заспанной волной, Шурка радостно крикнул в ответ: «Сейчас, сейчас!..»
После того, как Шурка окончательно выписался из санатория, его отношения с морем только улучшились: в угоду их дружбе можно было пропустить обед или полдник, плещась на мелководье, отрабатывать навыки плавания, - Миша и учителем оказался превосходным, плавал младший брат уже вполне сносно. Этому его почти геройскому достижению в большей мере способствовали руки. Ноги ещё совсем неохотно подчинялись общему ритму тела, но Шурка твёрдо верил, что сможет преодолеть все-все трудности, ведь у него такие преданные друзья! - море и брат. Или - брат и море? Различия между ними Шурка не делал.
Мальчик в раздумье недолго постоял у окна, соображая, чего ему так не хватает. Затем понял - маминого оклика: «Сыночка, завтрак стынет!» Возиться с собой и сюсюкать Шурка не позволял, исправно выходя к общему столу.