- ...это просто непостижимо...такой замечательный пловец, и так неудачно нырнул... надо запретить купаться в том месте... мы навсегда запомним... это наше общее горе... очень соболезнуем...
Левой-правой, левой-правой, левой-правой - вдох... левой-правой, левой-правой...
Шурка отплыл от берега уже довольно прилично, но расстояние его не интересовало. Он остановится, когда сил не будет совсем, остановится, чтобы задать этот вопрос... А пока только ритм, только механический счёт, противно буравящий Шурке виски: левой-правой, левой-правой, левой-правой - вдох...
Онемевший, придавленный к табурету громовым известием, он какое-то время сидел там, за шкафом. Потом, пока мама провожала незнакомую гостью, в два взмаха костылей очутился перед спуском к морю. Бросив опору, по выработанной привычке поджав ноги, скатился вниз, быстро пополз к воде.
Это было в первый раз за их долгое знакомство, когда Шурка не поприветствовал друга, не засмеялся на его шалости, не плесканул в ответ пригоршней прозрачной воды с крупицами перламутра. Поймав волну, заработал руками.
Страха не было. Не было осознания времени, расстояния. Жило только яростное желание - задать этот вопрос...
Чувствуя, что выбивается из сил, Шурка остановился. Полоска берега была так далеко, что решись он на обратный путь, то никак бы уже его не осилил. Но вот он, тот, кто ему и нужен: во всей своей красоте, мощи и необъятности - море, его друг, его ответчик, его обидчик...
- ... я ведь так тебе верил!.. я любил тебя!.. и брата я тоже любил!.. а ты!.. ты отнял у меня его!.. а он тебя у меня не отнимал!.. ты лжец!.. ты обманщик!.. ты предатель!.. за что?!! я верил тебе!.. Какое же ты после этого море?! За что?.. За что!..
Шурка отчаянно колотил кулачками по воде, крича сквозь слёзы. Он уже пару раз с головой уходил под воду, но выныривал, как будто лишь для того, чтобы услышать ответ. И эта бесконечная, мягкая, до безумия красивая даже на фоне его боли, манящая стихия была такой же солёной, как и Шуркины слёзы.
- ... я больше никогда... ты слышишь!..
Море не услышало окончания фразы: Шуркина головёнка в очередной раз скрылась под водой. Хрупенькое тельце безвольно распласталось в немых объятьях сине-лазурного великолепия, преломившегося в миллионах крохотных серебряных солнечных высверков. Покоряясь ему, Шурка перестал сопротивляться, закрыл глаза и медленно стал отдаляться от яркого кружочка, размазанного по выстиранному добела небу.
Шурку, выбившегося из сил, почти бесчувственного подобрала береговая охрана, - на своё счастье, он заплыл во владения важной государственной птицы. На борту катера, укутанный одеялами, он не проронил ни звука. Зато человек из моторки, на бешеной скорости подлетевшей к катеру, говорил много, горячо. Он ответил на все вопросы охраны - Шуркин отец знал, что ответить.
- Шурёнок, проснулся? Тебе легче?
Отец непривычно для Шурки с утра в будний день был дома. Присев на краешек кровати, тихонько гладил сына по ладошке.
Шурка, три дня пролежавший в горячке, трудно приходил в себя. Рядом эти три дня неотлучно дежурил врач, мама, окаменевшая, безмолвная, в которой, казалось, живыми оставались только глаза. Шурка метался в бреду, обессиленный, кричать он уже не мог, он что-то сбивчиво, обрывочно бормотал, и только одно, связное можно было разобрать: «...посади меня в высокую траву... в высокую траву...»
Отец протёр влажным полотенцем Шуркино лицо, наклонившись, поцеловал сына в ёжик волос.
- А хочешь, сынок, сейчас выйдем на прогулку, я отнесу тебя, куда скажешь. Хочешь, в парк пойдём, мороженое, ситро, шарики купим. И в книжный зайдём, мне обещали оставить хорошую книгу, для тебя, сынок... а вечером - в цирк, там медведи, тигры... Отец продолжал называть маршруты их возможной прогулки, осторожно и намеренно не называя один.
Этим маршрутом было море.
Но и без тревожных опасений отца Шурка на него не согласился бы, - он чувствовал внутри такую пустоту, как будто стал воздушным шариком, и в любую минуту мог улететь. Потому что внутри Шурки уже не осталось моря.
- ... нет, папа, нет... пойдём лучше в наш сад...
Отец легко, будто пёрышко, осторожно взял Шурку на руки, его головёнка бессильно склонилась на отцово плечо. Мама, войдя в Шуркину комнату с тарелкой бульона, сначала замерла, потом медленно присела на краешек стула, и так и сидела, держа миску перед собой.
саду свершалась очень нужная работа июльского дня: стрекотали кузнечики, в кронах деревьев деловито сновали воробьи, уже второй выводок ставя на крыло, порхали стрекозы, на секунды зависая в дрожащем от зноя воздухе. Приветливо махали Шурке своими модными, разноцветными головками астры и георгины, розовый куст, весь усыпанный молодыми бутонами, источал сладкий приглушённый аромат. Яблони прогибались под тяжестью «Белого налива». Отец сорвал самое красивое яблоко, протянул Шурке.