– Лева, выбрось из головы.
Маргарита отпихнула командира локтем и заливисто рассмеялась, увидев обалдевшую администраторшу со съехавшими с носа очками.
Лев Ефимович принял этот смех на свой счет. Его физиономия, и без того не отличавшаяся красотой, покраснела, намекая на близкий гипертонический криз.
Он опустил голову, глядя под ноги, взбежал на второй этаж и закрылся в номере.
Звенигородский был уверен: Маргарита избегала близости с ним, единственным.
Вон Васька Коротких, второй пилот – тощий, вертлявый, уши торчат, как локаторы, а бабы на нем виснут гроздьями. Теперь взялся Галкину обхаживать – весь отряд в курсе и делает ставки.
А он, Лев Звенигородский, чем хуже? Рост, вес, объем, солидность, помноженная на профессионализм, – все имеется. Ни одна стюардесса не динамила Леву с таким азартом.
Звенигородский снял пальто, подошел к зеркалу, повернулся в профиль, осмотрел себя недоверчивым взглядом. Профиль напоминал знак американского доллара: лопатки назад, живот вперед. Лева распрямил спину, расправил плечи, попытался втянуть живот. Живот не втягивался, только в положении «дама сверху» расплывался в бока. «Допрыгается она у меня», – постановил Лева, отпустил дряблые мышцы, ссутулился и налил пятьдесят граммов коньяка. Режим режимом, а нервы – нервами.
Ночь Рудобельский провел на гауптвахте, где, по крайней мере, не было крысиного сафари. Повезло хоть с этим.
Наутро командир боевой части попал под прицельный огонь капитана.
– Ты посмотри на свою харю, – не выбирая выражений, хрипел старый моряк, – похож на использованный памперс! Меня мало колышет твоя тонкая душевная организация. Рвешься на берег? Я тебе счастливую сухопутную жизнь устрою в два счета, будешь на большой земле удовлетворять половой инстинкт и заниматься личными делами, сколько влезет.
Слухи о том, что после отпуска Рудобельский вернулся сам не свой, расползлись по дивизиону, как радиация.
– Или ты не в курсе, что сокращение во флоте идет? Выслуга у тебя уже имеется, так что запомни: ты – крайний, – закончил командир.
– Есть крайний, тащ капитан, – таращась преданными глазами в переносицу командиру, пролаял Адам.
– Отправляйтесь на корабль! – буркнул капитан, переходя на «вы».
– Есть, на корабль!
Заскочив на плавбазу, Адам переоделся в рабочий китель и прибыл, как было велено, в доки, где судоремонтники разделывали малый противолодочный корабль, как абреки баранью тушку.
Не прошло и часа, как Рудобельский переругался с этими бандитами с большой дороги, дав страшную клятву, что не примет работу и не подпишет акты.
– Клянусь, хрен я тебе подпишу, – пообещал бригадиру Адам, со страхом наблюдая, как корабль превращается в груду металлолома.
Не успел отдышаться от приступа ненависти ко всем ремонтникам, как боцман шепнул:
– Тащ командир, Черный Дэн шмонает камбуз.
Черный Дэн – это старпом, Данила Чернов. Значит, Миколе кранты. Да что там Миколе, всей новогодней программе кранты.
Кличку старпом получил не столько за кустистые черные брови, фамилию, имя и мрачный взгляд, сколько за свое нечеловеческое, звериное, почти магическое чутье. Чутье Черного Дэна не подводило никогда, он был прирожденным охотником, охотником на охотников, тот еще волк.
– Япона мать! – Адам утер рукавом взмокший лоб.
Старпом и замполит в этот самый момент уже закончили шмон. Вещественное доказательство – единственную банку браги – они вынули непосредственно из рук Миколы Бойко.
Когда раздался условный стук в дверь, мичман в белой косынке, повязанной на манер банданы, в поварской курточке, открывающей безволосый тощий торс, готовил поджарку для украинского борща.
Подчиняясь инстинкту, Микола с поразительным проворством выбросил в иллюминатор несколько литров браги.
Микола точно знал: в это время суток ни один «свой» не будет ломиться в камбуз.
Мичман открыл дверь проверяющим и бросился к сковороде, на которой подгорала мучная поджарка.
Запах сивухи разил наповал, тянулся шлейфом по всей нижней палубе, его не могла перебить даже подгоревшая поджарка.
Пока старпом с замполитом принюхивались, мичман бочком приблизился к последнему вещдоку и уже приготовился вылить содержимое в бак с отходами, но день не задался.
Вынув добычу из рук самоотверженного кока, Черный Дэн обнюхал банку, на дне которой раскачивалась побеспокоенная брага.
Старпом, кроме всего прочего, в совершенстве владел искусством дознания. Рабоче-крестьянская рука сгребла курточку кока.