Они установили тщательное наблюдение за объектом и сумели подсмотреть, как однажды спешно переносились какие-то ящики в сарай, к которому колючая проволока подступала почти вплотную. Что было в тех ящиках, они, разумеется, не знали. Но, поразмыслив, решили, что такая спешка и активность возможна лишь тогда, когда прячут что-то очень ценное. Воспользовавшись тем, что один солдат не мог одновременно уследить за двумя сторонами длинного здания, Михайличенко, работая кусачками, сумел подползти к сараю незамеченным и подбросить мину замедленного действия. А она сработала быстрее, чем они рассчитывали.
И вдруг спокойствие покинуло Гната Гонтаря.
— Меня вы можете расстрелять, я это… каюсь, заслужил, — взволновался Гонтарь. — Но ради бога не верьте ни одному слову этого с-сукина сына, не знаю уж под какой он фамилией значится у оуновцев. Михайличенко убийца. Он расстреливал пленных красноармейцев, был палачом, сам этим хвастался. Я не хотел больше работать на этих обманщиков из ОУН. Это жалкие и жадные люди, клянусь, панове! Каждый ждет — не дождется глотку другому перегрызть. А этот мой сослуживец… Обманул он меня, зверюга. И как обманул! Говорил, что в лесах нет партизан, только солдаты генерала Власова, а он, тот бывший коммунист, заодно с немцами. Я поверил. А все враки. Я так и сказал Михайличенко: «Хорошо бы, говорю, тихо-мирно зажить при Советах». А он меня ножом. Вот… поглядите!
На спине Гонтаря еще плохо зажила рана, нанесенная явно холодным оружием. Как только выжил этот человек, страдавший туберкулезом?
— И еще прошу панов… Тот поганец Михайличенко, чтоб ему провалиться, знает, где спрятано оружие. Много оружия. Целый склад. Его строили ваши пленные. Всех потом поголовно… Где-то здесь… — Гонтарь слабо взмахнул рукой. — Всех-всех под пулеметы. Они сами себе вырыли ров. Командовал этим душегубством… Вы запишите, пан командир. Запишите. Бывший полковник-петлюровец Мельник командовал. Самолично. И добивал из пистолета со своей командой. И еще, пан, напишите кому следует. Тот полковник Мельник был управителем у графа Шептицкого. Вы, панове, знаете, кто таков Шептицкий? Да откуда вам знать, если вы из другого мира! Это униатский князь, митрополит. Он больше, чем царь для униатской церкви. У нас прошел слух… В его тайных казематах лично для него заготовлено все, чтоб устроить рай на земле. А мы подыхали… Так… с хлеба на воду перебивались. Это он, душегуб проклятый, всеми вертит. Считает себя папой на всем Востоке. Он продался немцам. Будь он проклят, холуй фашистский! Проклят! Проклят!
Раненому дали успокоиться.
Любопытные были сведения. Граф Шептицкий, наместник бога на Востоке, устраивает тайные казематы с оружием. Для каких целей? Знал же, видел, что немцы бегут, что разгром их неминуем? Выходит, готовит тайную войну в тылу нашей армии? Иначе какой же смысл такой ценой строить казематы? Неужели митрополит сам распорядился о расстреле пленных красноармейцев? И это митрополит, церковный князь! Мыслимо ли такое душегубство?
Чулков только теперь понял, почему так страшились старики графа Шептицкого. Это явно о нем сорвалось с языка у того жидкобородого. Стало быть, о расстреле пленных знали и крестьяне? Наверняка.
Павлов действительно не раз уже слышал о митрополите Шептицком, как, впрочем, и о враждебных действиях униатского центра и оуновского войска. Сведения, правда, были отрывочными, еще многое было неясно. Митрополит Шептицкий, конечно, враг всего советского, но враг умный и осторожный: такие церковники умело плетут тайные сети, ловко опутывают людей, завоевывая их симпатии, и планируют свои действия на многие годы вперед. Потому и не случаен тайный арсенал.
Но все, что знал контрразведчик Павлов, не мог знать старший сержант Чулков. Он был настолько далек от мерзостей, творимых униатами, оуновцами и каким-то неведомым ему графом Шептицким, что услышанное казалось ему не совсем реальным. В селе у них была церковь, в ней служил поп, щуплый, волосатый, вечно пьяненький, потому казавшийся придурковатым. Так, юродивый какой-то… Они с приятелем однажды забрались в церковь и съели гору просвирок. Поп их поймал и хотел высечь крапивой, но в последнюю секунду вдруг передумал. Со словами: «Бог простит», — шлепнул их по ягодицам, а потом смеялся им вслед, когда они задали стрекача. С той поры они перестали дразнить отца Василия на улице: поп-то оказался добрым. А потом церковь закрыли и переделали под клуб. Поп со своей попадьей уехал куда-то из села. С тех пор Денису даже видеть не приходилось служителей церкви.
А тут вдруг такой крупный церковный чин, можно сказать поп-генерал, отдает приказы о расстреле пленных. В голове такое не укладывалось. Кровь по вине слуги бога… Хотя могли же иезуиты сжигать живых людей на костре. Но это когда было!