Но Дениса ослепила ярость. Из глаз его катились слезы, он что-то кричал, но что именно — ни сам, ни другие не разбирали. Чтобы остановить его сейчас, нужна была физическая сила. А кто ее в такую минуту мог применить? О смертельной опасности не думал. Мало ли какие моменты не приходилось переживать. Молод был и горяч.
Для Кувшинова было ясно и другое: немецким летчиком овладела та же безумная сила. И его она ослепила.
Начался поединок.
И снова стрелял Чулков. Очередная бомба легла теперь ближе, но все же в стороне. Новый разворот истребитель начал делать влево. Денис, покрутившись вокруг машины и приладившись, пуля за пулей, как гвозди стал всаживать в истребитель. Расстояние до атакующего «мессершмитта» было незначительным.
Но вот самолет заметно встряхнуло, летчик попытался выровнять его, но это ему не удалось. «Мессер» стал валиться на спину. А пулемет в руках Чулкова все выплескивал и выплескивал строчки пуль.
От взрыва истребителя вздрогнула земля. Как подкошенный, упал и Денис. К нему устремились солдаты, думая, что комсорг ранен или убит. Но вот раздались возгласы:
— Мотоциклы! Мотоциклы!
Чулков вскочил и, как безумный, стал озираться. Глаза были красные, лицо почернело. Он не сразу понял откуда и чьи это мотоциклы. И вдруг, будто прозрев, увидел пяток мотоциклов с колясками, которые со стороны балки мчались к ним по степи, рассыпавшись цепью.
Немцы! Гулко застучали знакомые МГ.
Пять мотоциклов — это пять пулеметов. Надо удирать.
— По местам! Вперед!
— Стой! Стой!
От установки Колесникова кто-то бежал и размахивал рукой. Это был сам старшина.
— Денис, Акиншин ранен, без сознания…
— Ясно. — Денис повернулся к водителю «виллиса»: — Сколько дисков осталось?
— Четыре.
— Все четыре диска на установку Колесникова. Газани!
Подхватив пулемет, Чулков устремился вместе с Колесниковым к его установке, хотя мог бы куда быстрее добраться к ней на «виллисе». Водитель догнал их.
— Садитесь! — сердито крикнул он.
Денис, опомнившись, втолкнул в машину Колесникова вскочил следом. Оглянулся. Мотоциклы приближались. До них оставалось километра два.
Акиншина осторожно вытащили из кабины и перенесли в «виллис». Чулков сел на его место. Стартер зарычал. Но мотор не заводился. Раз! Другой! Третий. Денис спрыгнул на землю.
— К бою! Огонь только по моей команде!
Солдаты залегли за колесами автомобилей.
Из тридцати боеспособных осталось двадцать шесть человек. Один пулемет, двадцать пять автоматов. Против них — пять пулеметов.
— Приготовить к взрыву установку! — бросил Чулков Колесникову.
— Как?! Почему?!
— Ты сам это сделать в состоянии?
— Рука… Трудно мне.
— Сиволобов.
Подбежал, прятавшийся за установкой, солдат с лицом в черных точках. Его когда-то обожгло пламенем из сопла ракеты.
— Взорвете установку по моей команде. Знаете, как это делается?
— Сумею. Обучали.
Старшина Колесников плакал. Крупные слезы ручьем катились по щекам.
— Сиволобов, быстрее! Колесников, ложись!
— Иди ты… Я… я умру с установкой! — Старшина полез в кабину.
Но силы оставили его. Он упал.
Горло Чулкова перехватило спазмой. Но существовал строжайший приказ о соблюдении военной тайны. В сложившейся ситуации установку с отказавшим мотором необходимо было взорвать. Чулков подал знак глазами двум солдатам. Они подхватили Валентина на руки и бегом устремились с ним к грузовику.
Уже доносился стрекот мотоциклов. Неподалеку стонал раненый. Пули свистели над головой, со звоном сыпались стекла кабин.
Мотоциклы мчались как на параде, били из всех пулеметов. Пули решетили автомобили, вот-вот могли угодить в бензобаки.
— Огонь!
От первой же очереди взорвался средний мотоцикл, завалились на бок еще две машины. Залп был внезапен и силен, а этого гитлеровцы не ожидали. Оставшиеся машины, круто развернувшись, помчались назад.
— Сиволобов, отбой! — Денис махнул солдату рукой — Установку на буксир. Бегом!
Колесников выбрался из кабины грузовика, смешно засеменил к Денису, обнял его здоровой рукой.
— Ну, спасибо, лейтенант! Вот спасибо!
— За что благодаришь-то, чудило!? Не сбей мы фрицев — взорвал бы…
— Да все, все я п-понимаю! — от волнения и пережитого страха Колесников заикался. — Но ведь жалко. Душа разрывается.
Когда уже подъезжали к расположению полка, Денис вдруг подумал, что сегодня, будучи под пулями, мог легко погибнуть, но не испытывал страха, ни тогда, ни сейчас. Он понимал — это была не смелость, а странное равнодушие к себе. Оно происходило от того, что в груди гнездилась тупая боль. Словно бы от него отсекли какую-то важную часть, и рана непрерывно кровоточила. В бою эта боль отпускала. И чем острее была опасность, тем менее ощутима становилась боль. Опасность спасала от мыслей о Гале, от страданий…