Соседняя рота, отдыхавшая около реденькой рощицы, пришла в движение. Майор заметил это и заторопился.
После его ухода долго никто не нарушал молчания.
Густой баритон командира роты старшего лейтенанта Гостева всколыхнул солдат.
— В колонну по четыре становись!
Короткий отдых кончился.
4
В действующую армию отбыли внезапно и опять ночью. Возможно, предстояло с ходу вступить в бой.
Эшелон шел по «зеленой улице».
Высадились на какой-то маленькой станции далеко за Харьковом. Вдоль железнодорожного полотна тянулись траншеи. Все здесь напоминало о недавнем жестоком сражении. Еще едко чадили пакгаузы, еще не улеглась пыль над разрушенным зданием вокзала. Жилые дома сохранились только на окраине. Издали, откуда-то слева, доносились глухие взрывы. Беспорядочные, тяжелые.
Поднимая по дороге пыль, двинулась дивизия на запад. Через полчаса подошли к околице сожженной деревни. В двадцати-тридцати метрах от дороги на корню догорал хлеб. Только злобный враг мог решиться на такое святотатство. Поджечь хлеб! Непостижимо! Перед въездом в деревню валялось около десятка обгоревших коровьих туш.
Деревня — два ряда закопченных печных труб. Из-за полуразрушенной церковки, около которой остановилась рота на короткий отдых, было видно сооружение из двух столбов с перекладиной, похожее на детские качели. С перекладины свисала веревка. Она тускло блестела на солнце и раскачивалась на ветру. Рядом с этим сооружением билась головой о землю седая женщина, к ее ногам молча жались трое малышей, старшему из которых было лет семь.
У Вадима дрогнул подбородок, посерело лицо.
— Виселица!
Да, это была виселица. Неподалеку от нее, по другую сторону ограды, стояло еще несколько таких же. Повешенные лежали на траве около церковной стены. Рыдали женщины. Заглушая их стоны, хрипло прокукарекал петух. Возле него бродили три чудом уцелевшие курицы. Сердито косилась на солдат облезлая коза, выщипывая редкую траву, которая проросла сквозь щебень.
Солдаты в скорбном молчании сгрудились около виселиц. Карпухин вскочил на кирпичную глыбу, сорвал пилотку с головы и, комкая ее, долго не мог вымолвить ни слова. Наконец глухо сказал:
— Пусть будут прокляты гады и душегубы! Во веки веков не простим фашистам.
Денис увидел стоявшего в стороне от женщин малыша лет трех, перепачканного сажей. На нем были штанишки с помочью через плечо, голова утопала в картузе со сломанным козырьком. Рубашки не было. Выпиравшие ребра подчеркивали худобу детского тельца. Стоял он один-на-один с огромным страшным горем. Невозможно было без содрогания смотреть на этого слабого, обездоленного человечка.
Когда рота двинулась дальше, малыш все стоял на том же месте и смотрел на бойцов.
Пожалуй, не столько пепелища и виселицы заставляли трепетать солдатские сердца, сколько сиротливый вид этого малыша. У старшины Буровко затрясся подбородок, взбугрились желваки на скулах у Вадима, глубоко, с дрожью, дышал Чулков. А Ленька в гневе бормотал:
— Ах, гады! Как же земля их носит?
А кто-то в колонне с лютой ненавистью выдавил:
— Вот он фашизм!
И опять, извиваясь и поднимая пыль на проселочных дорогах, движется колонна. Идут солдаты тяжело, не в ногу. Тускло мерцают сквозь пыль стволы полуавтоматов СВТ, минометов, противотанковых ружей. Колонну обгоняют пушки на конной тяге.
— Эй, пехота, садись кому топать неохота.
Карпухин, зыркнув глазом влево-вправо и убедившись, что офицера поблизости нет, ловко вспрыгнул на лафет семидесятишестимиллиметрового орудия.
— Что, боитесь оторваться от пехоты? — снисходительно спрашивает он ездового. — Вы уж, ребятки, держитесь за нас, не пропадете.
Смех волной прокатывается по колонне.
Орудие с Карпухиным на лафете догоняет медсестру — блондинку с черными бровями, помогающую подняться на ноги занемогшему солдату.
— Что ж ты, милый, так-то? — Добродушно корит его сестра.
— Не надо, сестричка, я справлюсь, дойду, — смущается он.
— На лафет его вместо меня, — предлагает Карпухин.
Он спрыгивает с лафета и помогает устроиться на нем пострадавшему.
— Спасибо, ефрейтор.
Сестра довольна.
Карпухин глаз не сводит с хорошенького девичьего лица.
— Ну что смотришь-то? — строго спрашивает девушка.
— Насчет свиданьица размышляю. Встретимся у тополя, как солнышко на закат? Я цветочков захвачу.
— Иди, иди, репей придорожный, — уже мягче говорит она.
— До скорого, значит? — картинно повернувшись, Карпухин возвращается в строй.