Незаметно подкрался вечер. Они уже целый день находились в пути. Тихий скрип телеги в сумерках нагнал на Дениса дремоту, и он снова уснул.
В лес они почему-то приехали только утром. Темновато было под разлапистыми кронами дубов. Солнце не могло пробить лучами шуршащую толщу зелени. Мощь и высота деревьев подавляла.
Денис был потрясен тем, что открылось его глазам. До той поры с лесом он был знаком по рощице около деревни, где они играли в войну. Правда, был у Чулковых сад, хороший сад со множеством плодовых деревьев, но лес ни в какое сравнение не шел с их садом. Жалкой, ничтожной казалась теперь и рощица около села.
Быстро оборудовали шалаш, и закипела работа. Взялся за топор и учитель. Глядя на него можно было подумать, что он всю жизнь был лесорубом.
На Деньку никто не обращал внимания. Ему же казалось, что он всем помогал. Заблуждение это рассеял отец.
— Занялся бы ты своим делом, — сказал он. — Вон какой лес! Когда еще увидишь?..
И в самом деле! Все вокруг неведомо, заманчиво, сказочно… Неподалеку Денис заметил толстенный дуб. Обошел его и насчитал пятнадцать шагов по окружности. Это было невероятно. Обошел снова. Правильно, пятнадцать. Вот так дуб! Действительно, где такой найдешь? У этой громадины даже корни не умещались в земле и торчали наружу уродливыми горбами. Древний, мохнатый, с потрескавшейся и опадающей корой, он покорял и устрашал своей огромностью. Из трещин в коре выглядывали нежно-зеленые и трогательные побеги. Они робко прижимались к могучему стволу. Сквозь тридцатиметровую толщу листвы не видно пи солнца, ни голубизны неба. Под дубом царил вечный мрак, потому, наверное, и не росла под ним трава.
За дубом начинались заросли орешника непролазная чащоба. Пробившись сквозь нее, Денька из серо-зеленого сумрака вырвался вдруг на свет. Синим шелком сняло над головой небо, тихонько шумели кудрявые верхушки берез.
Здесь было жарко. И какая трава вокруг! Денис упал на нее ничком и даже рассмеялся от удовольствия, кружилась голова от пряного аромата. Казалось, что воздух здесь густой, как мед.
Хорошо!
Денис улегся на спину и стал смотреть в небо. И вдруг услышал разноголосье звуков. Свист, щелканье, нежные трели или простое: тук-тук, тук-тук… Сколько здесь птиц!
Попавшая в глаз мошка заставила Дениса вернуться к лесорубам.
…И вот уже вечер. Лес потемнел и стал казаться непроходимым. Отец и учитель стали обрубать ветви, а потом пилили стволы. Вот отец выпрямился. С силой вонзил топор в пенек, с хрустом в суставах потянулся и весело провозгласил:
— Шабаш, ребята, кончай работу! Хоть бы это вывезти.
— Ничего, вывезем, — успокоил Иван Иванович.
Он тоже потянулся, но как-то вяло, совсем не так, как отец.
— Зверски, просто зверски устал я, Семеныч, — будто извиняясь, признался Иван Иванович и бросился ничком на траву. — Все-таки растерял силушку. Интеллигенция, брат, ничего не попишешь.
Отец ответил добродушно:
— Не силу потерял, товарищ Зеленков, а привычку. По себе знаю. Помнится…
И вдруг отец осекся. Денис проследил за его взглядом. Отец держал на весу пустую кружку, которой еще не успел зачерпнуть воду из ведра, и не отрывал глаз от обнаженной головы Ивана Ивановича. Когда тот повалился на траву, кепка с него слетела, и на голове обнажился бугристый рубец. Он-то, этот явный след войны, и приковал к себе взгляд отца.
Так и не зачерпнув воды, отец повесил кружку на сук, отошел немного в сторону и опять пристально взглянул на Ивана Ивановича. Тот лежал, откинув правую руку в сторону, а левой как бы защищал голову, но к ней не прикасался. Что-то неживое было в этой позе учителя, неестественное. Деньке стало не по себе.
Отец долго молчал, о чем-то размышляя. Потом потеребил подбородок и сказал вполголоса, будто сам себя убеждая:
— Да нет, чепуха… Быть того не может.
— Ты о чем это? — глухо донесся голос учителя.
— Вам бы до пояса помыться — все как рукой снимет, — политично перейдя на «вы», проговорил отец.
— Это можно, — согласился Иван Иванович. И тут же, стащив повлажневшую рубаху, окатил себя водой из ведра.
После ужина отец подсел к учителю. Вот они закурили, глубоко затянулись. Отец сидел на пеньке, учитель растянулся на земле, подперев рукою голову. Отец покосился на его фуражку и нарочито равнодушным голосом спросил:
— Так где, говоришь, тебе голову-то хотели снести?
Учитель посмотрел на отца и сел.
— Снести? Мне ее столько раз пытались, срубить, что я со счету сбился.