— Чтобы тебя защитить? Или убедится, что ты первым доберешься до сокровищ?
Гален усмехается.
— И то, и другое.
— Кто-нибудь еще видел....Ай!
Она отводит испытывающий взгляд с Галена на свою руку, где доктор Миллиган берет пробу крови и при этом виновато улыбается. Эмма зыркает на Галена.
— Как ущипнуть, говоришь?
— Это было для всеобщего блага, мой морской ангел. Худшая часть позади. Тебе ведь все еще нужна его помощь, не так ли? — резонные доводы Галена не приносят ему одобрения.
—Я не твой "морской ангел". Я согласилась пройти эти тесты, и не собираюсь теперь струсить! Ай!
— Простите, еще одна пробирка, — извиняется доктор Миллиган.
Эмма кивает.
Закончив с забором крови, доктор Миллиган передает ей ватный тампон, чтобы прижать его к ранке, на которой уже успела образоваться корочка.
— У Галена кровь тоже быстро сворачивается. Вам, наверное, даже не придется ее держать.
Он ставит полдюжины пробирок в сепаратор и щелкает выключателем. Извлекая с полки маленькую белую коробочку, он говорит:
— Эмма, вы не возражаете, если я измерю ваше кровяное давление?
Она качает головой, но спрашивает:
— Откуда у вас аппарат для измерения кровяного давления в больнице для животных?
Он усмехается.
— Потому, что мой доктор сказал мне следить за своим.
Доктор Миллиган хлопает Эмму по колену.
— Так, не скрещивайте ноги, чтобы у меня вышел верный результат, — Эмма так и делает, а затем протягивает руку. Доктор Миллиган качает головой.
— Нет, моя дорогая, я всегда получаю лучшие показания, измеряя давление на ваших голенях. Я обнаружил, что главная артерия хвоста разделяется на две, когда Гален принимает человеческую форму, по одной артерии на каждую ногу.
Глаза Эммы снова распахиваются:
— Ты же сказал, превращаться не больно — точно также, как не больно делать укол, когда он пырнул меня той соломиной, — говорит она, зыркая на Галена. — Готова поспорить, это "не больно" из той же серии, — ворчит она. — Разделять артерию на две.
Когда Гален открывает рот, чтобы ответить, доктор Миллиган говорит:
— Ха. Это странно.
— Что? — спрашивают они одновременно. Эмма закусывает губу. Гален скрещивает руки на груди. Ни одному из них не понравилась это “Ха”.
Манжета для измерения давления ослабевает и доктор Миллиган встает.
— Ваше сердцебиение совсем не такое медленное, как у Галена. Да и кровяное давление тоже не такое низкое. Гален, можешь пересесть на стол и дать мне проверить твое еще раз?
Без труда он соскальзывает с прилавка и запрыгивает на стол. Пока доктор заменяет маленькую манжету на большую для его голени, Эмма наклоняется к нему.
— Что это значит? — шепчет она.
Он пожимает плечами, стараясь не увлечься ее ароматом.
— Я не знаю. Наверное, ничего.
Когда манжета сдавливает ногу, Гален чувствует легкие удары в ноге. Манжета шипит, выпуская воздух, и доктор Миллиган снова встает. Выражение на его лице далеко неутешительное.
— Что такое? — спрашивает Гален, готовый вытрясти из профессора дух, если он не поделится. — Что-то не так?
Эмма резко выдыхает и Гален хватает ее за руку, не в состоянии себя сдержать.
— О, нет. Я бы не сказал, что что-то не так, вовсе нет. Сердцебиение Эммы определенно медленнее, чем у любого человека. Но оно не столь медленное, как твое.
Доктор Миллиган встает и подходит к шкафу со множеством полочек, достает оттуда блокнот и начинает листать его.
— Ох, — произносит он, больше обращаясь к самому себе. — По всей видимости, твое сердцебиение ускорилось, по сравнению с прошлым разом, мой мальчик. Либо так, либо я разучился читать, — он перелистнул страницу. — Нет, я уверен, так оно и есть. Твой пульс был ниже в последние десять раз, как я его замерял. Интересно.
— Что это значит? — спрашивает Гален сквозь стиснутые зубы.
— Обычно, Гален, каждое сердце рассчитано на определенное количество ударов, прежде, чем однажды оно перестанет биться. Животные с медленным сердцебиением живут дольше. Скажем, морские черепахи. Хоть их сердце и рассчитано на то же количество ударов, что и любое другое, у них уходит на их выполнение больше времени. Поэтому возраст морских черепах нередко может переваливать за сотню лет. Человеческое сердце в среднем рассчитано на два с половиной миллиарда сердцебиений, по семьдесят два удара в минуту, что предполагает продолжительность жизни в восемьдесят лет. Судя по тестам, проведенным над тобой и Рейной, средний пульс Сирены составляет всего девятнадцать ударов в минуту. Поэтому теоретически, вам понадобится порядка трех сотен лет, чтобы достичь этих самых двух с половиной миллиардов сердцебиений. Но судя по последнему измерению, Гален, твой пульс сейчас составляет двадцать три удара в минуту. Что-то заставляет твое сердце биться быстрее, мой мальчик.
— Три сотни лет — это верно, — говорит Гален, игнорируя многозначительный взгляд доктора в сторону Эммы. — На самом деле, некоторым из Архивов уже больше трехсот двадцати лет.
— Так, а какое количество ударов в минуту у меня? — говорит Эмма.
Теперь до Галена доходит. Сердце Эммы бьется быстрее моего... Она умрет раньше меня. Каждый мускул в его теле работает против него, сжимаясь в спазме. У него не выходит удержаться. Соскочив со стола, он едва успевает добежать до раковины, как его желудок выворачивает наизнанку. Слив не справляется с объемом, даже с бегущей на полную водой. Конечно, нераспознаваемые остатки обеда этому явно не способствуют.
— Не волнуйся об этом, Гален, — шепчет доктор Миллиган, передавая ему бумажное полотенце. — Я позабочусь об этом позже.
Гален кивает и полощет рот водой из-под крана. Вытерев лицо и руки бумажным полотенцем, он возвращается обратно к столу, прислоняясь к нему, вместо того, чтобы сесть. Просто на всякий случай, если ему опять придется бежать.
— Все еще мутит из-за перелета? — шепотом спрашивает Эмма.
Он кивает.
— Док, что вы там говорили?
Доктор вздыхает.
— Тридцать два удара в минуту.
— А в годах? — спрашивает Гален, морщась из-за рези в желудке.
— Навскидку? Примерно сто семьдесят пять лет, я думаю.
Гален растирает переносицу.
— Почему? Почему ее сердце бьется быстрее, чем у других Сирен?
— Хотел бы я знать, Гален. Но мы оба знаем, Эмма отличается от вас не только этим. Ее волосы и кожа, например. Может быть, эти различия имеют какое-то отношение к ее неспособности превратиться в Сирену.
— Как вы думаете, это не имеет ничего общего с ее травмой головы? — спрашивает Гален.
Эмма мотает головой.
— Этого не может быть.
— Почему это, Эмма? — доктор Миллиган задумчиво скрещивает руки на груди. — Гален сказал, что ты ударилась довольно сильно. Я бы сказал, по крайней мере разумно рассматривать возможность того, что ты, возможно, повредила что-то.
— Вы не понимаете, доктор,— возражает она. — У меня не было никаких способностей Сирены, пока я не ударилась головой. Удар головой — это именно то, отчего все изменилось. Кроме того, я была бледной, как луна, всю жизнь. Это не имеет ничего общего с сотрясением мозга.
— Это правда, — говорит Гален. — Но ты могла задерживать дыхание в течение длительного времени, еще до того, как ударилась головой. И ты имела дар. Может быть, способности всегда были, ты просто никогда о них не знала, чтобы воспользоваться ими.
Глупо, глупо. Боль на ее лице подтверждает его ошибку.
—Ты говоришь о том дне, когда Хлоя умерла, — произносит она тихо.
Он медленно кивает. Нет смысла лгать об этом. Даже если он не говорил о Хлое, она уже думает об этом, перемещаясь назад во времени, в тот день, и мучая себя этим. Если бы только она знала о крови Сирены в своих жилах, если бы только она знала о своем Даре Посейдона. Хлоя была бы жива. Ей не нужно было этого говорить. Все было написано на ее лице.