— Тогда-то вы у меня в магазине и восхищались этой девочкой, да? — вспомнил Мэнни Роузен.
— А вы знали о ее прошлом? — поинтересовался Мюллер.
— Конечно. Когда в нашем районе появляется новый человек, особенно из шоу-бизнеса, положение обязывает меня покопаться в архивах и выяснить о его личности все, что можно. Мне нужны были все ее связи, чтобы хотя бы примерно представлять, чего ожидать от этой особы, если она захочет задержаться в наших местах, а то и вовсе осесть.
— Вот это да! — не удержался Мартин.
— А я хоть и возненавидела ее, — вступила в беседу Нонни, — но пожалела. А теперь мне хочется, чтобы она снова очутилась здесь, вместе с нами.
— Но вы, Майк, никогда не говорили ей о том, что знаете ее прошлое, да? — поинтересовалась Джейн Шелби.
— А зачем мне было раскрываться? — пожал плечами Рого. — Я ведь понимал ее страх. Она боялась, как бы на Бродвее не объявился кто-нибудь из Лос-Анджелеса, кто мог бы просветить меня насчет ее «звездной» карьеры.
Он замолчал, и все погрузились в свои мысли.
Становилось невыносимо жарко. Казалось, легким не хватает воздуха. В темноте было слышно, как тяжело дышат все путешественники, но кто-то из них уже почти хрипел. Это напугало Мартина, и он включил свою лампу. Хрипела Белль Роузен. Ее муж сидел, прижавшись к стенке тоннеля спиной и уложив голову супруги себе на колени. Но даже в тусклом свете лампы, еле работавшей на подсевших батарейках, Мартин успел разглядеть, что лицо несчастной женщины нездорового землистого цвета.
Джеймс подумал, а много ли воздуха осталось на корабле. Они дышат уже тем воздухом, который продолжает удерживать судно на плаву, или же у них еще оставался небольшой «карман» на корме, кислород в котором явно подходил к концу?
Казалось, больше никто разговаривать не хочет, и когда Рого смолк, беседа иссякла сама собой. Мартина это не устроило. Он обязан отвлекать своих товарищей от невеселых мыслей. И потому он начал:
— Мисс Кинсэйл, вот вы как-то тут сказали, что всем нам цены нет. А что можете вы рассказать нам о себе самой? Что в вас такого особенного?
Там, где рядом с Джейн Шелби устроилась мисс Кинсэйл, послышался шорох.
— Ну что вы! — воскликнула Мэри Кинсэйл. — Я говорила только о вас. Что касается меня, то я не слишком интересная особа. — Она помолчала и добавила: — Но, конечно, семья у меня замечательная и очень дружная. Мы сами родом из Норфолка. У нас было великолепное поместье. Я с детства помню его. Помню огромный сад, многочисленную прислугу, горничных и, конечно, старенькую няню, которой сейчас, наверное, уже давно перевалило за восемьдесят. Помню, как живший по соседству граф Уолдринхэм всегда просил разрешения поохотиться в наших угодьях. — И она принялась описывать дом — настоящий дворец. Выходило, что мисс Кинсэйл из старинного рода. Что же она делает в банке лондонского предместья?
— Но, конечно, все в нашей жизни меняется, — спохватилась Мэри. — Люди, отношения между ними… Во всяком случае, меня вполне устраивает теперешнее мое скромное жилище. Знаете, из моего окна открывается прекрасный вид. Он всегда напоминает мне о моем женихе, Джеральде. Он, к сожалению, погиб.
Мюллер сразу понял, к какому роду девиц принадлежит мисс Кинсэйл: в их фантазиях непременно присутствует погибший, например, на войне, влюбленный в них молодой человек. Обычно его «убивали» сразу же после объявления или окончания войны.
Мэри продолжала, подтвердив догадку Мюллера.
— Там виден дом, из которого и ушел на войну Джеральд, — вздохнула мисс Кинсэйл. — А мы так любили вместе гулять по нашему очаровательному парку…
— Ой, милая моя, как мне вас жалко! — воскликнула чувствительная Нонни.
— Сначала Джеральд, а теперь вот еще и Фрэнк, — пожаловалась старая дева. — Как я смогу все это вынести?
Только один Мюллер догадался, куда воображение завело бедную мисс Кинсэйл. Но если Джеральда он смог «проглотить», то Скотт — это уже слишком! И этот ее дворец с горничными… Надо же было столько насочинять! Возможно, она действительно какая-нибудь дальняя родственница владельцев большого поместья, где она гостила несколько дней, и это событие запомнилось ей на всю жизнь.
— Да что он был за священник? — неожиданно возмутился Роузен. — Сначала молится Богу, потом сам же проклинает его и…
— Вероятно, он верил в действие и ненавидел бездеятельность, — вставил Мартин.
— Да, но верил ли он при этом в Бога? — задал свой вопрос Мюллер и тут же добавил: — А кто-нибудь в Него верит? Нет, так, чтобы на самом деле, а не формально?