К 117-й возвращаясь, два замечания. Во-первых, за четвертую часть положено пассажиров опускать. И когда-то соблюдалось неукоснительно. Но в восьмидесятых гнилой ветерок либерализма уже повеивал в уголовной среде, уже начинали сквозь пальцы смотреть - увы, увы. Вон, пожалуйста, Сухоненко со своей черешенкой. Не отсюда ли и пошло по всей стране расшатывание устоев?
А во-вторых, по первым трем частям - сколько ни видел - все как на подбор:
гвардейцы! Матушка-императрица - любого бы в полковники, за один вид! Черт его знает, здесь буксую: как это получается? Ведь при таких статях - только свистни
- шалавы гирляндой нацепятся. Да, может, как раз поэтому: не привыкли к отказам.
Так что публичные дома, конечно, дело нужное и полезное (всё легальное лучше нелегального: бляди, гомосеки, коммунисты) - но не снимут они проблему.
Насиловали и будут насиловать.
Провоцировать не надо, вот что, девчата. Ну, и там - каратэ, у-шу, каблуком по яйцам - осваивайте потихоньку. Только не увлекайтесь чересчур. Все-таки мужики - это условный противник, не враг номер один.
Кстати, как у древних было с этим? - А у них не стояло так остро в мирное время.
Да-да, 117-я - обратная сторона женской эмансипации. Посеешь, как говорится, ветер...
Ничего, бабоньки. Скоро мы сопьемся все, сами же будете ностальгировать:
- Вон, деды ваши - никаких эректоров, силком, бывало, брали, кипела кровь!
Богатыри - не вы!
XXVII
Раньше думал: люди не добрые и не злые, а такие, какими их заставляют быть.
Потом понял: это меня так заставляют думать. А вот управленские чины с непоколебленным марксистским мировоззрением так и уверены, что зэк при каждом удобном случае должен жрать собак, пить одеколон и заниматься активным гомосексуализмом. Бытие заедает сознание.
Но не все так просто, увы. Что, если пассажир вегетарианец? Аллергия на одеколон? И, наконец, не стоит у него на юношей? (Случаются такие казусы.) Нет, ни о какой табула раза не может быть речи. Конечно, определенным усилием можно в себе подавить врожденное отталкивание - или предрасположение, но это будет внутреннее усилие. Обстоятельства ничего не решают.
Но вернемся к собакам. Верхний склад - не нижний, из деревни гуляш не подманишь.
Приходится самим разводить. У Геши в будке подрастали трое: Альма, Малыш и Мишка
- все разной беспородности, но одинаково умилительные. Воспитание по избытку досуга - я взял на себя и оттого лучше знал их природные задатки. Первый шаг - приучение к опрятности. Едва щенок напустит лужицу его следует повозить в ней мордой и выкинуть за дверь. Малышу потребовалось четыре урока, Альме - три.
Мишка же все понял с первого раза - так началась наша дружба.
Я не ошибся в нем: не было пса умнее Мишки в вишерогорском леспромхозе, а может, и во всем Красновишерском районе! По экстерьеру же - что-то среднее между лайкой и овчаркой, черный, с белоснежным жабо - красавец! (Толян бы причмокнул:
сторублевый малахай, как минимум!) Только Мишку - когда он чуть подрос - я брал с собою на прогулки, с ним ходил принимать у других бригад; однако он свою привязанность делил строго поровну между мною и Гешей. Как определил, что Геша - бригадир, - не могу сказать. Но всех прочих: сучкорубов, огребщиков, тракториста с чокеровщиком - щенок игнорировал. Однажды мы с Гешей, разойдясь метров на пятьдесят, стали хором звать к себе Мишку - жестокий эксперимент, но хотелось выяснить: кто же для него главный? Кончилось плачевно - в буквальном смысле: стал припадать на живот и рыдать - только что слезы не катились. После чего мы сошлись единодушно: этот - не мясной.
Видимо, Мишка угадал наше решение, потому что начал сторониться Альмы и Малыша, я бы сказал - слегка презирать.
Сойкин, забредя как-то, полюбопытствовал огульно:
- Ну что, скоро котлеты из них?
Наверное, именно тогда всех людей в форме Мишка зачислил во враги. Это обернулось роковым исходом для лесных собак, и я не одобряю такой юношеской горячности. Знай про себя, что ты не мясной, но ведь на лбу ничего не написано, а человеку в форме свойственно ошибаться - еще древние подметили.
Впрочем, и Альма, и Малыш были по-своему очаровательны. Малыш - прихотливая помесь таксы с ротвейлером (хотя ближайшие таксы и ротвейлеры за шестьсот километров, в Перми) - приземистый, кривоногий, мускулистый. Альма - тонкомордое субтильное существо, буря эмоций, море любви - ко всей бригаде без разбора.
Утром - первая мчалась навстречу - и не выдерживала напора чувств, шагов за десять валилась на землю, пела, кувыркалась, снова вскакивала, неслась. К нам специально приходили - посмотреть на цирк. Была, правда, у нее малосимпатичная привычка: обожала говно подъедать.
- Это ей витаминов не хватает, - уверял Ваня Щелкунов.
Но и в зеленую пору, в таежное многотравье - продолжала извращенно гурманствовать, несмотря на все окрики и пинки. Вероятно, и Малыш был не без греха, но того выручала мужская сдержанность - никогда не лакомился на глазах.
Мишку же - стоит ли говорить - навсегда отвратило первое "Фу!" На любое повышение голоса он реагировал мгновенно: если ты стоял - подбегал и утыкался в ноги, если сидел - клал тебе лапу на плечо и норовил лизнуть в щеку. На прогулках постоянно загонял на дерево белок, поджидал меня, сперва удивлялся моему охотничьему равнодушию, потом уже просто бежал дальше: дескать, я знаю, мы не на охоте, но мое дело - поднять белку, а как с ней быть - решай сам...
Первым съели Малыша. Любовь, любовь погубила парня - вполне бы еще мог месяца три радоваться жизни, нагуливать вес. Но в конце мая он уже достиг половой зрелости (все метисы более ранние в этом отношении). "Кипит и стынет кровь", - так сказал поэт о злосчастном состоянии, побуждающем убегать на другие делянки в поисках приключений (у Альмы еще не было течки). Первая самоволка длилась три дня, другая - неделю. И никто в бригаде не был против любви, беспокоило вот что:
запросто могли нашим Жуаном пообедать посторонние, чужие люди. А допустить такое
- значило свалять дурака, даже хуже - сделаться мишенью тайных насмешек. В лесу
- за отсутствием развлечений - процветал нелегальный спорт: сманить и заколбасить соседскую собаку. Открыто - по джентльменскому соглашению делать этого было нельзя, но тем упоительнее триумф!
И вот вернувшегося исхудалого Малыша зачокеровали, привязали возле будки, - с тем, чтобы вечером объявить приговор. Мишка сразу догадался об участи друга детства - и ушел в лес. А жизнерадостная Альма прыгала вокруг, приглашая разделить ее восторги. Но Малыш был хмур и задумчив. Первый раз на веревке - это должно что-нибудь значить. И значить недоброе. Потом - эти взгляды, эта отчужденность в лицах... Да, часа за два до эшафота Малыш обо всем догадался. Но перегрызть веревку и спастись, видимо, посчитал ниже своего достоинства.
Последние два часа жизни он только скулил и подвывал, иногда поднимаясь до душераздирающих нот. Посильнее "Фауста" Гете - по крылатому выражению. Нет, не сумел умягчить судьбу - но и не затем ведь мы воем, не всё так утилитарно в мире.
Ведро с Малышом Геша поставил в ручей, подбежавшая Альма отказывалась верить своему носу: пахнет приятелем, но что это - вместо? Однако - пришелся по вкусу:
умяла требуху, облизнулась. "Двое стали одна плоть" - эх, слабый пол! Ничего святого для вас...
ХXVIII
Что ж, Малыш пал жертвой страстей - не худшая доля. Альму же подвело женское пристрастие к собственному отражению. Неподалеку, в логу, ручей разливался зеркальной гладью - и там, мордой вниз, Альма простаивала часами, иногда торкая лапой поверхность и отскакивая от помутившегося образа.
Боюсь, не только я наблюдал эту сцену, потому что однажды не вернулась и под вечер. А когда не выбежала встречать нас на следующий день стало ясно:
сварили.
В Гешиной бригаде, по понятным причинам, Альму уже давно исключили из будущего меню, то есть лишились ребята не калорий, а любимицы. И потому решили дознаться