В эту орущую затычку сзади ударил грудью слоноподобный Пуду и сразу задавил насмерть пятерых кентавров. Вожак с хриплым рычанием стал проби*ваться к воротам, подминая под себя тех, что застряли на его пути; проникнув в самую тесноту, командир принялся могучими руками раздергивать затор и поотрывал многим головы и руки.
Наконец он проскочил сквозь живую пробку в поселок, после чего она сама распалась, и вновь кентаврион хлынул вперед, опережая своего вождя. Напрасно он крушил направо и налево своей грозной кизиловой балдой – солдаты шустро обегали его с двух сторон и мчались дальше по улице.
И вот они, вылетев из узкой горловины проулка, набежали, закружились возле дерева с привязанной к нему амазонкой. Двух дерущихся около нее отшвырнули на самый край площади, а наяривавшего с оглядкою каурого грубо сдернули с места, и он покатился по земле, собирая пыль на свой влажный елдорай.
В тот же миг попытался пристроиться к привязанной пленнице охотник Гнэс, но его живо снесли с копыт долой. И забурлил бешеный водоворот на площади – кентавры дрались и кусали, уже не разбирая, кто кого.
Ржали, как дикие кони, вскидывались на дыбы, таскали друг друга за волосы, крушили ребра, лягались задними ногами.
И все же Гнэс с окровавленным ртом подполз к дереву, распутал веревки и, подхватив пленницу, под общий шумок потащил ее в сторону. Но его заметили, и некто белый в серых яблоках, с длинным конским телом, со всего наскока выхватил у зверолова его добычу и поволок за собою.
Только не удалось ему ускакать далеко: сразу с двух сторон с криком «хардон» налетели на него здоровенные битюги, один лысый, саьраска по масти, другой широкоплечий, без шеи, бородатый,- они мгновенно ухватили амазонку за ноги и вырвата у белою.
При этом бородатый воин, нагибаясь, звучно стукнул лбом по лысой голове саврасого кентаврона, как булыжником по булыжнику, и лысый пошат*нулся, его повело в сторону, однако захваченной женской ноги он не выпустил.
Приостановившись в замутнении, он невольно задержал устремленный бег бородатого – и кентавры чуть не разорвали свою добычу пополам.
Но их окружили, растащили по сторонам, а растерзанное дранье выхватили другие и поволокли по земле в сторону, грызясь на ходу, с визгом лягая друг друга, вскидываясь на дыбы, и, сцепившись в объятиях, обрушивались наземь.
На минуту обозначились среди толкотни громадные плечи и лохматая голова военачальника – он что-то пытался там ухватить, но более мелкие и резвые, чем он, подхватили окровавленную тушу человеческой самки и стремглав унеслись через боковой проулок.
Вся возбужденная толпа конелюдей с гиком ускакала с площади, только валялись там и сям несколько изувеченных в сутолоке борьбы кентавров.
Сидел на заду, словно собака, передними ногами упираясь в землю, ошеломленный лысый савраска с окровавленным носом, с багровой шишкой на лбу.
Угрюмо понурившись, шагал в сторону своего дома кентавроводец Пуду, тер кулаком глаза и, ощеривая лошадиные зубы, утомленно зевал на ходу.
А разыгравшиеся вояки проскакали через всю деревню и снова выскочили на простор речной долины.
Там они уже разделились на несколько независимых кучек, каждая старалась удержать у себя окровавленную тушу, на скаку перебра*сывая ее друг другу.
Понаблюдать за их игрою высыпала из поселка пестрая веселая толпа – быстроногие кентаврята и молодые кентаврицы в цветных вязаных подхвостниках.
Сзади ковыляли несколько стариков и старух, зябко кутаясь в длиннополые теплые попоны. И только молодые кентавронцы, увлеченные совсем иной забавой, ушли в другую сторону к роще, ведя на веревке упиравшуюся кобылу-пленницу.
А на приречном лугу до самого вечера шла неугомонная игра, и уже затемно возвращались в поселок взмыленные, еле волочащие ноги кентавроны, сопро*вождаемые кентаврицами, которые делали им насмешливые жесты и при этом поднимали хвосты, тем самым намекая, что вряд ли теперь мужики хоть на что-нибудь годятся.
То, что было когда-то амазонкой, осталось валяться у самой реки, брошен*ное в траву, и это истерзанное нечто ничем больше не напоминало человеческое тело.
Над затянутой в сумеречный лиловый туман долиною зеленело небо, первая звездочка еще не мелькнула на нем. И тихо покоились под этим ярким небом вечера мертвые тела кентавров, разбросанные по недавнему полю брани.
Но ют показалась бредущая вдоль воды понурая тень – невнятное пятно темноты, ковыляющее на тонких ногах, низко свесив голову. И это был не кентавр, восставший из смерти в предночный час,- это была почти до смерти замученная лошадь погибшей амазонки.
Избитая палками, с обнаженными у холки ребрами, изнасилованная доброй сотней юных кентавронцев, кобыла еле смогла подняться на ноги и, выйдя из рощицы, где ее бросили, полагая, что она сдохнет, с трудом добрела до реки.
Попив воды, она ощутила приток сил и, словно подчинившись какому-то зову, тихонько пошла вдоль берега. Вскоре кобыла набрела на тело хозяйки, сразу узнала ее, хотя у той ни головы, ни рук не было и ничем не напоминала эта окровавленная туша амазонскую воительницу.
Долго стояла лошадь, нюхая останки своей подруги и всадницы, затем молча принялась рыть землю.
Она рыла передним копытом, отбрасывая песок назад; повернулась в другую сторону и так же мошно копытила, расширяя яму.
Долго она трудилась, постепенно зарываясь в землю с головою, выбрасывая песок резким гребком под брюхом… И когда показалась достаточной глубина вырытой могилы, она подо*шла к кровавому ошметку, ухватила его за ремешок сандалии и осторожно стащила в яму.
Зарыв хозяйку, лошадь глухо прогудела утробою, посмотрела напоследок в сторону поселка кентавров и побрела прочь.
Подойдя к тому месту, где днем переправлялись амазонки, кобыла бесшумно вошла в воду и поплыла через реку. Перебравшись на другой берег, она уже безбоязненно шумно отряхнулась и направилась в степную темноту.
Торговец несколько лет тому назад уже побывал в поселке, но если прошлый раз кентавры выпрашивали у него пуговицы, теперь никто даже внимания не обратил на самые превосходные изделия чужедальних мастеров.
А кентаврицам было почему-то смешно, когда купец вынимал из коробки и протягивал им пуговицы. Глубоко засунув в рог большой палец, другою рукой теребя себя за грудь, лохматая женокобылица при этом пучила на сторону глаза и едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
Вначале торговец даже подумал, что он попал в другое племя, но при виде знакомых кентавров, таких, как зверолов Гнэс и старикан Пассий, он убеждался, что племя прежнее. Т
олько нет у причудливых конелюдей должной памяти, счел купец, словно у человеческих младенцев. Никто в этом поселке не помнил, что и кому задолжал, но никто и о возвращении себе долгов не поминал.
И остался купец со своим коробом, полным гремящих пуговиц, а корней кимпу никто и не думал ему приносить, как обещали в прошлый раз многие, одолжаясь пуговицами.
И не понять было человеку, почему столь ценимые тогда кентав*рами пуговицы теперь даже простого любопытства у них не вызывали. Он же ничего другого с собою не привез, и теперь нечего ему было предложить за корни кимпу и, главное, за чернунхсмолу янто, пахнущую овечьим навозом.
К тому же не время было сейчас копать корни, и за смолою охотники пойдут в горы не скоро. Смолу собирали осенью, лазая по скалам, и это в прошлый раз делали для него звероловы Гнэс и Мата.
И вот, оказывается, Мату стрела укусила (как обычно говорили кентавры: стрела укусила, меч укусил), и его постигла серемер лагай, то есть Быстрая смерть.
Купец не смог уговорить Гнэса пойти за смолою раньше осени или хотя бы просто на охоту в горы, чтобы завалить себе на мясо горного козла. Кентавры не ели мяса, они питались лесной растительной пищей, домашними корнепло*дами- лачаной, и торговцу приходилось здесь почти что голодать. А в эти дни как раз созрела на полях лачача, и для всех елдорайцев поселка началась совсем иная охота.