— Возро́ждения. Проверочное слово «ро́дить».
Однажды они провожали меня на автостанцию, и Света без предупреждения громко запела прямо на улице какую-то весёленько-ностальгическую песенку. И Андрей подхватил. Так и пропели всю.
Андрей Субботин, мне казалось, из всех, с кем я познакомился, был самым мудрым. К тому моменту он был в истине уже лет 8. Хотя и успел чего-то начудить такого, что не мог, к примеру, руководить т-й группой. Если я уже достаточно хорошо знал теорию истины, то в том, как на практике применять библейские принципы, мало что понимал. Обучая меня, Андрей именно на этом делал акцент. Причём у него получалось это делать почти без слов и совсем без нравоучений. К примеру, я звоню ему из ординаторской:
— Слушай, Андрей, забыл хоть убей: там, где «будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением», это какой стих?
Андрей, после короткой паузы:
— А тебе зачем?..
На волне проповеднического угара я не ожидаю, что он так меня спросит. И это как стакан холодной воды на моё кудрявое несмысленное темя. И я спотыкаюсь и не могу внятно ответить, потому что понимаю суть его вопроса: я хочу использовать Библию сейчас как плётку, — поставить кого-то на место, урезонить и обличить. Но стих-то не для проповеди! Здесь Бог обличает меня, а не кого-то там: это Я должен учиться быть кротким и уважать других, а не учить этих других, далёких пока от духовного, какими христианскими качествами они должны обладать. Но меня ж не остановишь. Я же как жеребёночек по полю расскакался.
— Ну, надо тут, разговор интересный…
Андрей, опять после паузы:
— Н-ну смотри. Если правда надо, — говорит что-то Свете и, через полминуты сообщает: 1-е Петра 3:15.
— Спасибо, — кладу трубку и бегу дальше проповедовать. Но это Андреево «зачем тебе?» и всё, что я следом додумал, жёстко врезается в сердце и учит, учит меня. «Надо так. Надо останавливаться и думать: кому, что и зачем? А не ошпаривать людей этим своим библейским кипятком».
Я еду на велосипеде с работы. Вдавливаю педали на подъёме от фабрики к Текстильной. Вдруг ощущаю резкую потребность схватить за рога бег жизни, остановиться и помолиться. Спрыгиваю с велосипеда и становлюсь рядом. Молюсь. Задним умом понимаю, что меня могут видеть, но это вдруг как гордость («да, я верующий, смотрите все!») В воскресенье как раз речь заходит о молитве. Андрей аккуратно обмолачивает Христово: «войди в комнату твою». Я бью себя пяткой в грудь, повествуя о своём стремлении остановиться на подъёме в гору, чтобы обратиться к Творцу, совершенно забывая о том, что начало 6-й главы Матфея, где Иисус ругает фарисеев, как раз про это. Андрей видит всё на моём лице и в моей душе и, тихо улыбаясь, молчит.
В другой раз мы поднимаемся в подъезде в квартиру, где теперь проходят встречи (потому что пожертвования жидкие и на аренду «Уюта» не хватает). Андрей, не помню в каком контексте, говорит о себе:
— И я тогда спорил с людьми в проповеди, представляешь?! — и смеётся, по-своему, тихо-басовито, многозначно и значимо, проникновенно.
Он не сказал: «Ваня, не вздумай спорить людьми в служении, потому что это, во-первых, бессмысленно, во-вторых, отдаляет людей от благой вести, а в-третьих — унижает наше достоинство». Но он сказал, как сказал, и так повёл себя как мой друг, как будто мы на равных и у нас одинаковый опыт. И при этом действительно научил меня, железно, навсегда.
Глава 10. Православный атеизм, «Игорь Гонимый» и прочие неожиданности.
«Я…, видя её, дивился удивлением великим» (Откровение 17:6, Синодальный перевод).
В середине лета прибыл на практику Максим Варенцов, сын Вероники Александровны. С ним вышло интересно и в некотором роде поучительно. Максим окончил четвёртый курс и подумывал переводиться в военку. Я был рад приезду Максима: в каком-то смысле он был «моего круга», а в Просцово «мужского» общения мне катастрофически не хватало, ибо водители кроме матерных народно-мудрых побасенок ничего не могли мне дать ни в эмоциональном плане, ни в интеллектуальном. Ближе к концу Максимовой практики мы даже собрались с ним с бутылкой и гитарой под кустом где-то между моим домом и детским комбинатом. Время было позднее, Рому надо было укладывать, поэтому Алина прогнала нас на улицу. Максим ещё успел зацепить краешком своей жизни походно-романтико-гитарные времена, а посему, хоть и не был приучен к походной романтике, но на гитаре слабать мог. После третьей он сголосил мне из Чижа «Сенсемилья мой хлеб». Было забавно. Питерская наркоманско-панковая рок-н-ролльная тусовка как-то слабо ложилась на захолустный просцовский пейзаж. Впрочем, Чиж же пел и народную «Солдат на привале», а это вполне-себе от души могли исполнять старшие товарищи Максима, чеченские ветераны.