Наша беседа где-то в районе 11 часов была прервана появлением в нашем кабинете трёх сотрудниц амбулатории. Они прошли внутрь по-заговорщически, гуськом, сели в рядок на кушетку и, не говоря ни слова, уставились на меня. Выглядело это чрезвычайно комично. Это были: уже известная мне регистратор Валя, зубной доктор Нина Ивановна Морозова и её дочка, работающая здесь её ассистенткой, а также санитаркой. Нина Ивановна, очевидно, была по-своему весёлым и довольно прямым человеком. Её же дочь (кажется, Света, не помню точно), напротив, была какой-то сверхнемногословной и амимичной, и нездорово-толстой.
«Ну что», — сказала, наконец, Нина Ивановна, — «выпись-день, пропись-день?»
Я не понял и переспросил.
Нина Ивановна повторила, потом повторила ещё, поменяв эти странные матюгальные конструкции местами. Видя на моём лице упорное непонимание, развела руками перед публикой. И жест её значил: не пойму, то ли лох, то ли олух! Все засмеялись, а Вероника Александровна махнула на неё руками сквозь смех: «Ой, Нина Ивановна, отстань, не смущай доктора!» Но Нина Ивановна не унималась, и продолжала активно жестикулировать и применять, очевидно, синонимы, всё столь же неясные для меня. И вся эта сцена длилась не менее 10 минут.
В конце концов, мне было разъяснено, что от меня ожидалось проставиться, дабы я был «прописан». Однако, законы и нюансы законов всех этих «проставлений» были для меня закрытой книгой; я привык пить по студенческо-общажному, а там закон был простой: просто неси сколько можешь, если можешь, и пей, сколько можешь, даже если не хочешь; а все эти могарычи, да пропись-дни… я не знал, что это такое. Когда компания поняла, что я всё-таки скорее олух, чем лох, меня слегка оставили в покое и стали обсуждать, когда всем удобнее, и кто что из еды принесет. Кажется, мне просто сказали, что с меня столько-то…
Из амбулатории я направился в администрацию. Мне было волнительно-тягостно. За последние три дня я переобщался с бо́льшим количеством всяких глав, чем за всю предыдущую жизнь.
Глава 2. Пополудни
«Видел я рабов на конях, а князей ходящих, подобно рабам, пешком» (Екклесиаст 10:7, Толковая Библия Лопухина).
Мэр. В то время это было чудно́е, модное слово. Станислав Николаевич принял меня в своем просторном кабинете просто, лишь с маленькой, ущербной толикой официальности. Не помню толком, о чём мы говорили. Как-то в целом о Просцово, о просцовской больнице (кажется, Станиславу Николаевичу была не сильно приятна эта тема). Зато, каким-то образом, ещё о художественной литературе… У меня сложилось первое впечатление о Станиславе Николаевиче примерно такое же, как о Татьяне Мирославовне: ему как-то было неуютно на своем месте, как с канцелярской кнопкой в заднице, но он как бы держался за него, как за спасательный круг, хотя не хотел показать этого. С виду ему было где-то 40, нетолстый (страшно хочется слить это «не» с этим прилагательным), молодой для большого начальника, и видимо нервничающий из-за всего этого (может быть, своей нетолстоты; мелочности и при этом глобальности просцовских проблем и, возможно, где-то своей некомпетентности). Мне не стало тяжелее в душе после встречи с ним. Скорее наоборот. Мне просто было неуютно: как я, такой худенький студентописательчик, вдруг имею входо-выходы в какие-то вообще, пусть и незначительные, как бы большие кабинеты.
Закончив беседу, Станислав Николаевич направил меня в бухгалтерию, которая располагалась параллельно его кабинету. Там заседали за четырьмя столами четыре женщины, и это смотрелось сурово, уместно; гораздо суровее и уместнее, чем сам Станислав Николаевич и его кабинет. Главный бухгалтер, невысокая, броско-неброская женщина, защёлкопечатав посредством молчаливо-спокойных сотрудниц мои документы, немногословно и стройно впечатала мне в душу, что я буду, несмотря на две моих ставки, получать в целом не так много, и это есть справедливо. И я сказал «спасибо» и благоговейно вышел. И направился в больницу.
Там я приступил к самому, на мой тогдашний взгляд, ответственному делу дня: обходу палат. Близко познакомиться с (близко, потому что они больны, и доверяют свою боль) примерно двадцатью дотоле незнакомыми людьми, дело непростое. Где-то в полвторого Татьяна Мирославовна пригласила меня на снятие пробы на кухню (это так называлось, хотя, по сути, так кормили докторов). Радушная Альбина Николаевна, работник кухни, никак не показывала своим внешним видом, что то, что доктора едят, имеет какое-либо отношение к лицемерию. Более того, я чувствовал себя где-то в полукружии её рук, несущих извергающие аппетитно-таракановый пар тарелки, почти господином, кем-то повелевающим.