– Ты сердит? Ты был у Кристины?
– Там все в порядке. Потом принесите им масла. И еще у них картошка кончается.
– Не беспокойся. Заходи ко мне, поговорим напоследок.
– Только недолго! – крикнула мать из-за перегородки.
Старый ухмыльнулся. Олег снял полотенце, протянул ему, чтобы удобней было вытереть левую руку. Правую старик потерял лет пятнадцать назад, когда они первый раз пытались пройти к перевалу.
Олег прошел в комнату Старого, сел за стол, отполированный локтями учеников, отодвинул самодельные счеты с сушеными орехами вместо костяшек. Сколько раз он сидел за этим столом? Несколько тысяч раз. И почти все, что знает, услышал за этим столом.
– Мне страшнее всего отпускать тебя, – сказал старик, садясь напротив, на учительское место. – Я думал, что через несколько лет ты сменишь меня и будешь учить детей.
– Я вернусь, – сказал Олег. Он подумал: «А что сейчас делает Марьяна? Грибы она уже замочила, потом переложила свой гербарий, она обязательно перекладывает гербарий. Собирается? Говорит с отцом?»
– Ты меня слушаешь?
– Да, конечно, учитель.
– И в то же время я сам настаивал на том, чтобы тебя взяли за перевал. Пожалуй, это тебе нужнее, чем Дику или Марьяне. Ты будешь моими глазами, моими руками.
Старый поднял руку и посмотрел на нее с интересом, словно никогда не видел. И задумался. Олег молчал, оглядывая комнату. Старый иногда замолкал так, внезапно, на минуту, на две. У каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как всегда, чистом микроскопе. В нем не было главного стекла. Сергеев тысячу раз говорил Старому, что пустая трубка слишком большая роскошь, чтобы держать ее на полке, как украшение. «Дай мне ее в мастерскую, Боря. Я из нее сделаю два чудесных ножа». А Старый не отдавал.
– Прости, – сказал старик. Он моргнул два раза добрыми серыми глазами, погладил аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза звала его купцом. – Я размышлял. И знаешь о чем? О том, что в истории Земли уже бывали случаи, когда по несчастливой случайности группа людей оказывалась отрезанной от общего потока цивилизации. И тут мы вступаем в область качественного анализа…
Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому привык. Ему нравилось сидеть рядом со стариком, просто молчать, и ему казалось, что знаний в старике так много, что сам воздух комнаты полон ими.
– Да, конечно, надо учитывать временной диапазон. Диапазон – это расстояние. Запомнил?
Старый всегда объяснял слова, которые ученикам не встречались.
– Одному человеку для деградации достаточно нескольких лет. При условии, что он белый лист бумаги. Известно, что дети, которые попадали в младенчестве к волкам или тиграм, а такие случаи отмечены в Индии и Африке, через несколько лет безнадежно отставали от своих сверстников. Они становились дебилами. Дебил – это…
– Я помню.
– Прости. Их не удавалось вернуть человечеству. Они даже ходили только на четвереньках.
– А если взрослый?
– Взрослого волки не возьмут.
– А на необитаемый остров?
– Варианты различны, но человек неизбежно деградирует… степень деградации…
Старик взглянул на Олега, тот кивнул. Он знал это слово.
– Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к моменту изоляции, и от его характера. Но мы не можем ставить исторический эксперимент на одной сложившейся особи. Мы говорим о социуме. Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в каковой находилась в момент отчуждения?
– Может, – сказал Олег. – Это мы.
– Не может, – сказал старик. – Но для младенца достаточно пяти лет, для группы, даже если она не вымрет, потребуется два-три поколения. Для племени – несколько поколений… Для народа, может быть, века. Но процесс необратим. Он проверен историей. Возьмем австралийских аборигенов…
Вошла мать Олега, она была причесана, надела выстиранную юбку.
– Я посижу с вами, – сказала она.
– Посиди, Ирочка, – сказал старик. – Мы беседуем о социальном прогрессе. Вернее, регрессе.
– Я уж слыхала, – сказала мать. – Ты рассуждаешь, через сколько времени мы начнем ходить на четвереньках? Так я тебе отвечу – раньше мы все передохнем. И слава богу. Надоело.
– А ему не надоело, – сказал старик. – И моим близнецам не надоело.
– Из-за него и живу, – сказала мать, – а вы его посылаете на верную смерть.
– Если встать на твою точку зрения, Ира, – сказал Старый, – то здесь смертью грозит каждый день. Здесь лес – смерть, зима – смерть. Наводнение – смерть, ураган – смерть, укус шмеля – смерть. И откуда смерть выползет, какое она примет обличье, мы не знаем.
– Она выползает, когда хочет, и забирает, кого пожелает, – сказала мать, – Одного за другим.
– Нас больше, чем пять лет назад. Главная проблема не физическое выживание, а моральное.
– Нас меньше! Нас с тобой меньше! Ты понимаешь, нас совсем не осталось! Что эти щенки могут без нас?
– Можем, – сказал Олег. – Ты в лес одна пошла бы?
– Лучше повеситься. Я порой на улицу боюсь выходить.
– А я хоть сейчас пойду. И вернусь. С добычей.
– То-то сегодня Дика с Марьяшкой еле спасли.
– Это случайность. Ты же знаешь, что шакалы стаями не ходят.
– Ничего не знаю! Пошли все-таки стаей или нет? Пошли?
– Пошли.
– Значит, ходят…
Олег не стал больше возражать. Мать тоже замолчала. Старый вздохнул, дождался паузы и продолжал свой монолог:
– Я почему-то сегодня вспомнил одну историю. Тысячу лет не вспоминал, а сегодня вспомнил. Может, просто к месту пришлось? Случилось это в 1530 году, вскоре после открытия Америки. Немецкое китобойное судно, которое промышляло к югу от Исландии, попало в шторм, и его отнесло на северо-запад, в неизвестные воды. Несколько дней корабль несло по волнам среди айсбергов. Айсберг – это…
– Это ледяная гора, я знаю, – сказал Олег.
– Правильно. Через несколько дней показались заснеженные гористые берега неизвестной земли. Теперь она называется Гренландией. Корабль бросил якорь, и моряки спустились на берег. И представляете их удивление, когда вскоре они увидели полуразрушенную церковь, потом остатки каменных хижин. В одной из хижин они нашли труп рыжеволосого мужчины в одежде, кое-как сшитой из тюленьих шкур, рядом сточенный, ржавый нож. А вокруг запустение, холод, снег…