надписью вовнутрь – примитивная примета на случай, если кто-то из домашних проявит свое
любопытство. Впрочем, это исключено. Его вещи, как и рукописи не только не трогали
руками, например, во время уборки, просто боялись прикоснуться без его согласия.
Женечка настороженно показала пальцем на коробку.
– Конфеты? Что все это значит? Это то, из-за чего погиб Володя?
Роберт кивнул.
Женечка растерянно посмотрела на Роберта:
– Ты шутишь?
– Это всего лишь камуфляж. Назаров раскрывать запретил, пока я не закончу начатую
работу. Поставлю. Даже не прикасайся!
– Почему?
– Наверное, он знал, что это, – он провел ладонью по поверхности пакета, – может
повредить правильному завершению моей работы в лаборатории.
Он подошел к серванту, сдвинул вправо на середину полки фотоаппарат «Зенит-Е»,
которым пользовалась только Женечка, и толстую общую тетрадь, куда решил поденно
заносить результаты работы над прибором, приставил торцом к боковой стенке коробку
Назарова, вплотную к ней, чтобы не свалилась, придвинул тяжелую цветочную вазу. Тетрадку
положил справа, почти посередине. Внимательно посмотрел, запоминая их расположение
относительно друг друга.
– Я прошу тебя, не меняй положение вазы и коробки и тетрадки. Хорошо?
– Не волнуйся. Что я не понимаю о чем ты.
– Договорились. Знаешь, мне пришла мысль. Ты собирайся, оденься не очень ярко… ну ты
меня понимаешь. Зайдем в кафе, помянем Володю. Согласна? А там решим, что делать
дальше.
– Да, дорогой… Согласна, – Женечка засуетилась, пошла в прихожую одеваться. – Мне
нельзя накрашиваться, да?
– Ну… Может быть, немножко…
– Пойду, скажу маме, что мы ненадолго.
– Хорошо. Я ожидаю внизу у подъезда, – кинул он, выходя на лестничную площадку.
На улице стоял ласковый солнечный день. Нельзя сказать, что очень жаркий, просто
подходящий день для беззаботной прогулки, но только не для поминок, и это никак не
21
сопутствовало настроению. Он убеждал Роберта в неизменности течения событий, не
настраивал на мрачные мысли. В кулуарах сознания по-прежнему лежала привычная
уверенность встречи с Назаровым, детальное обсуждение полученных результатов,
счастливое чувство продолжения работы… Иногда, представив перед собой Володю живым,
ловил себя на мысли, что заводит с ним спор на острую тему, углубляется в детальное
обсуждение сложных процессов накладок информации на подсознание субъекта, и, уличив
себя в равнодушии к гибели друга, не очень клял себя за кощунство. Это было сознавать
странно и стыдно одновременно.
Всю дорогу Роберт молчал. Не получив ответа ни на один свой вопрос, Женечка затихла и
угрюмо молча следовала за Робертом. Возле кинотеатра «Россия» вошли в кафе. Осторожно
осмотревшись, боясь встретить кого-либо из знакомых, заняли столик в углу возле окна. Здесь
из середины зала на фоне яркого света от окон, были видны только их силуэты. Это
устраивало. Роберт принес от бармена маленькую бутылку коньяка, бутерброды с ветчиной и
три стакана. Подумав немного, пошел во вторую ходку и добавил плитку шоколада и бокал
пива. Разлил коньяк. Один стакан поставил напротив стула, где должен сидеть Назаров,
прикрыл его кусочком хлеба, поднес к глазам свой тост, посмотрел в янтарную жидкость,
сквозь нее различил мутное личико супруги, сказал:
– Лучше бы ты не говорил, друг, «на всякий случай»! Как ты мог?! Володя! Ты же знал,
чем заканчиваются неосторожные слова в нашем мире!
Женечка широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на Роберта. Может быть, в эту
минуту она вдруг приняла произнесенное Робертом за действительность: живой Назаров так
же молча, как и она, теперь сидел с ними за столом и одобрял слова друга. Из уголков глаз
нагло выкатилась жгучая жидкость, обозначила черную дорожку на щеках. Роберт коротко
взглянул на ее лицо, подумал, что говорил же, чтоб не красилась, она поспешно выпила
коньяк, выхватила из сумочки носовой платочек, поднялась и поспешно направилась к
бармену. Роберт видел, как несколько секунд Женечка расспрашивала бармена, потом
торопливым сбивчивым шагом ушла в служебную половину помещения и исчезла. Все
выглядело очень правильным, рассчитанным. Но только зачем нужно было идти в туалет, не
ресторан же! Макияж можно было навести и за столом. Потом сказал себе, какой была
Женечка, могла ли ее аристократическая натура и воспитание позволить ей поступить иначе?
И снова ему показалась странной собственная холодность и фальшь к собственной супруге.