Шакал, который все норовил захватить зубами, выхватить нож, вдруг повалился набок: из основания длинной шеи торчала стрела. Оказывается, Томас успел выстрелить, пока Олег соображал, что к чему. А Дик, словно ждал этого, тут же повернулся к остальным шакалам и бросился на них с копьем. Рядом с ним уже были Сергеев и тетя Луиза с тесаком и головешкой. Прежде чем шакалы поняли, что произошло, двое из них валялись мертвыми, а остальные свернулись кольцами – чешуйчатые плоские хвосты концами на голые затылки – и покатились в чащу. Никто за ними не побежал. А Олег шагнул к Марьяне:
– С тобой ничего?
Марьяна плакала. Прижимала к груди шевелящийся мешок с грибами и горько плакала.
– Ну скажи, скажи! – испугался Олег.
– Меня перекати-поле изжалило, – плакала Марьяна. – Теперь я буду рябая.
– Жаль, что вы так быстро прибежали, – сказал Дик, вытирая кровь со щеки, – я только во вкус вошел.
– Не говори глупостей, – сказала тетя Луиза.
– Третий или четвертый тебя бы одолел, – сказал Сергеев.
По дороге к поселку Дика начало трясти, от шакальих зубов никому еще хорошо не бывало. Все сразу ушли в дом к Вайткусу, сам Вайткус болел, лежал, а его жена Эгли достала из аптечки – ящика в углу – примочки и настой против шакальего яда, потом промыла рану Дика и велела ему спать. Марьяне смазали лицо жиром. Дик ушел. Через час-два лихорадка уляжется, а сейчас ему больно и плохо, он не хотел, чтобы другие это видели.
Эгли поставила на стол миску с сахаром, который выпаривают из корней осоки на болоте. Только они с Марьяной знали, как отличить сладкую осоку от обыкновенной. И еще малыши, которые чутьем знают, какая трава сладкая, а какую нельзя трогать. Потом Эгли разлила по чашкам кипяток, и каждый сам черпал ложкой густой серый сахарный кисель. У Вайткусов просто. К Вайткусам все любят ходить.
– Ничего страшного? – спросил Томас у Эгли. – Дик сможет идти?
– На нем, как на кошке, сразу заживает.
– Ты все-таки сомневаешься? – спросил Сергеев.
– Я не сомневаюсь, – сказал Томас, – другого выхода нет. Ты предлагаешь ждать еще три года? Мы вымрем от скудости.
– Мы не вымрем, – сказал с койки Вайткус. Борода и копна волос на голове скрывали все лицо. Был виден только красный нос и светлые пятна глаз. – Мы окончательно одичаем.
– Одно и то же, – сказал Томас. – Попался бы мне Даниель Дефо. Жалкий враль.
Вайткус захохотал, словно закашлялся.
Олег уже слышал эти разговоры. Сейчас их вести – совсем уж пустое дело. Он хотел было пойти в сарай, где Старый с учениками снимал шкуры с убитых шакалов, поговорить со Старым. Просто поговорить. Но потом поглядел на миску с сахаром и решил съесть еще немного. Дома они с матерью доели свою долю еще на позапрошлой неделе. Он зачерпнул сахару так, чтобы ложка была неполной. Ведь он сюда не объедаться пришел.
– Пей, Марьяшка, – сказала Эгли, – ты устала.
– Спасибо, – сказала Марьяна, – я грибы отмачивать положу, а то заснут.
Олег разглядывал Марьяну, будто впервые увидел, даже ложку забыл поднести ко рту. У Марьяны губы как будто нарисованы – четко, чуть темное к краям, удивительные губы, таких ни у кого больше нет во всем поселке. Хотя она немного похожа на Сергеева. Совсем немного. Наверное, тоже похожа на мать, только ее матери Олег не помнил. А может быть, на своего деда? Удивительная вещь – генетика. Старый в теплице – яме за сараем, хозяйстве Марьяны, – ставил для учеников опыты с горохом. Ну, правда, не с горохом, а со здешней чечевицей. Все сходилось, только с коррективами. Иные наборы хромосом, разумеется иные. У Марьяны треугольное лицо, скулы и лоб широкие, а подбородок острый, так что глазам на лице места много, и они заняли все свободное место. И очень длинная шея, сбоку розовый шрам, с детства. К нему Марьяна привыкла, а из-за перекати-поля переживает. Не все ли равно, есть у человека точки на лице или нет? У всех есть. А вместо бус у Марьяны, как у всех в поселке, веревка с деревянной бутылочкой противоядия.
– Представь себе, что поход кончится трагически, – сказал Сергеев.
– Не хотел бы, раз я в нем участвую, – сказал Томас.
Вайткус опять засмеялся, забулькало где-то в середине бороды:
– Парни, Дик с Олегом, – надежда нашего поселка, его будущее. Ты один из четырех последних мужчин.
– Приплюсуйте меня, – сказала басом Луиза и начала громко дуть в чашку, чтобы остудить кипяток.
– Меня ты не убедишь, – сказал Томас. – Но если очень боишься, давай оставим Марьяну здесь.