— Чего ты прячешься, Питер? Тебя дедушка зовет.
Вниз по дороге бежал маленьким мальчик. Временами он останавливался и снова кричал:
— Иди-ка лучше домой, Питер Фэрхолл, а то он тебе шею свернет! Он так и сказал.
Грэм не понимал, как его могли увидеть, — он ведь нарочно ни разу не вышел на дорогу. Он сперва застыл на месте, потом нырнул глубже в кусты.
— Я знаю, где ты прячешься, Питер Фэрхолл! — Мальчик подобрал камень и швырнул его в дерево шагах в пятидесяти выше по дороге. — Трусишка ты, Питер Фэрхолл! — И опять побежал, выкликая — Стелла, где ты? Тебя мама ищет! — и наконец свернул в ворота, недалеко от того места, где прятался Грэм, не подозревая, что за ним следят чьи-то глаза, не подозревая, какое драматическое зрелище его ожидает.
Тогда Грэм схватил свой рюкзак и петлял между кустов вдоль забора, пока не решил, что от дома его не видно. А потом побежал, сам не зная куда, прочь от дороги, прочь от того места, где должен был находиться дом Пинкардов, прочь от любого места, где могли встретиться люди. Побыть одному, отдышаться, лечь, снять ботинки, чтобы дать отдых измученным ногам, может быть, даже заснуть… Не нужны ему ни Уоллес, ни Гарри. Глаза б его на них не глядели!..
Он спустился в овраг, где протекал ручей. Здесь было не прохладнее, чем наверху, но более укрыто. Ему показалось, что где-то стучит мотор далеко, и при таком ветре непонятно, в какой стороне. Но деревья высокие, кустарник густой, и в ручье есть вода, а еды в рюкзаке на несколько дней. И палатка есть, так что ночью будет куда забраться. У него было смутное чувство, что он будет жить возле этого ручья до конца своих дней. Он никогда не вернется в мир, никогда не объяснится с родителями, никогда не предстанет перед судом, чтобы выслушать обвинение и приговор. И никогда больше не будет мучиться с математикой.
Он опустил рюкзак на землю и сам рухнул рядом, тяжело дыша. Ему хотелось расплакаться, но что-то мешало — последние жалкие остатки собственного достоинства. Он расшнуровал башмаки и осторожно, морщась от боли, вытащил из них ноги. Ноги распухли, покрылись волдырями, в нескольких местах кожа треснула. Ноги были такие грязные… Они выглядели ужасно, и он вытянул их перед собой и стал на них смотреть. Он хотел перевести взгляд на что-нибудь другое и не мог. Бедные ноги! И как только он ими шел? Как бежал?
Он понимал, что их нужно перевязать, вымыть их в ручье, что-то с ними сделать, но он слишком устал — мог только сидеть, приходить в себя, озираться. Он почувствовал, что сейчас заснет, что бороться со сном бесполезно, и забылся, привалившись спиной к рюкзаку.
Питер, хотя был поблизости, не видел, куда скрылся Гром. Он знал, что Грэм где-то в овраге, но где именно не мог определить. Овраг этот тянулся по нижнему краю участка Джорджей и густо порос лесом, только в дальнем его конце пожарная команда весной прочистила лес огнем. Питер понял, что упустил свою добычу — либо они разминулись, либо Грэм нарочно от него улизнул. Ощущение было не из приятных — как знать, может быть, теперь за ним самим идет слежка. Он поторопился выйти на открытое место, на край большого морковного поля, где крутились поливалки, и остановился там в полном расстройстве и нерешительности.
Он не мог объяснить себе, что ему нужно, не мог убедить себя, что вообще преследовал Грэма с какой-то определенной целью. Он воображал, что поступает смело и благородно, но что тут было смелого и благородного? Чего он добивался? Как он может поразить воображение Стеллы, когда она и не знает, чем он занят? Может, его подстегнули насмешки Стиви или тот камень, брошенный Стиви, который пролетел так близко от него? Он хотел как-то утвердить себя, а вышло так, что ему только стало еще горше. Ужасно быть избалованным мальчиком, которого отправляют домой. И ветер какой страшный! Дует и дует не переставая. И дым — теперь он ясно виден в небе. Питер только сейчас, это заметил.
Стиви отступил, с трудом переводи дыхание, еще всхлипывая от неутихшего бешенства, чувствуя, как его заливает слабость. Сейчас это был очень маленький мальчик, едва держащийся на ногах, готовый к тому, что его изобьют палкой или большой, жесткой рукой. Он весь сник, и Стелла бросилась к нему и обняла его за плечи. Никогда еще он не вызывал в ней такой нежности и восхищения. Она крепко прижала его к себе, приговаривая: «Молодец, Стиви, молодец, молодец!» — и бросая гневные взгляды на Уоллеса, который стоял с глупым видом, прислонившись к стене дома, и на Гарри, который все еще лежал на земле, сгибая и растирая ушибленную ногу.