— Ну ладно, грузите его… Да где же Стиви с Питером?
Но теперь дедушкины мысли о Питере приняли новый оборот. Все эти ребята стараются, помогают Джорджам, а Питер? Прячется, видите ли. Почему это он прячется? Его кольнуло чувство вины за Питера. Размазня этот мальчишка…
Машина осела под тяжестью мальчиков, укладывающих больного, и на секунду перед глазами дедушки в каких-нибудь восемнадцати дюймах появилось лицо старика Джорджа. Дедушка невольно отвернулся и стал смотреть прямо перед собой. За эту секунду он увидел больше, чем болезнь: он заглянул в целую жизнь, полную неудач и поражений.
— Мне, наверно, придется ехать с вами, сэр, — сказал Гарри, — а то как бы он не соскользнул с сиденья.
— Ну что ж, малый, давай.
— И я поеду, сэр, — сказал Уоллес.
— А тебе-то зачем? Надо и другим место оставить.
Уоллес чувствовал, что ему нельзя разлучаться с Гарри: один он сразу терялся. Гарри как будто все понимал, всегда знал, что делает.
— Я подумал, — сказал Уоллес, — может, когда мы сдадим его в больницу, вы бы нас подкинули куда-нибудь, в какое-нибудь пожарное депо. Там, наверно, помощники требуются.
— Да, — сказал дедушка, — Да… это ты правильно сообразил, Ну, лезь сюда. — Он опять повернулся к Лорне, и переполнявшее его сочувствие вылилось в слова. — Лорна, милая моя, — сказал он, — ты не езди, этим ты своему папе не поможешь. Иди-ка лучше домой и приляг. На тебе и так лица нет. Телефон у тебе есть, будем поддерживать связь. В случае чего, дадим тебе знать. Об этом не тревожься. Ты вообще не тревожься. Скоро твой папа будет в надежных руках.
Лорна словно приросла к месту. Она и отойти не могла, и в машину лезть ей было страшно.
— Попозже, — продолжал дедушка, — когда миссис Фэрхолл вернется из Прескота, она к тебе придет посидеть. Я ей записку оставлю. Ну вот и умница, да?
Стелла стиснула ее руку.
— Правда, Лорна, иди. Иди и полежи, тебе сразу станет легче. А я попробую найти Джона. Сейчас всех обзвоним. Я побуду с тобой до прихода миссис Фэрхолл.
— Ты же знаешь, что тебе надо идти домой, — слабо возразила Лорна. — Сколько тебе мама велела всего сделать, и ты еще не завтракала. Стиви тебе говорил, я слышала.
— Моя мама не рассердится, когда узнает, что у тебя случилось. А позавтракать мы можем с тобой вместе.
— Хорошо, — сказала Лорна.
Просунув голову в машину, она поцеловала отца и быстро пошла к дому. Стелла на минуту даже растерялась. Дедушка встретил ее вопросительный взгляд.
— Беги, беги, девочка. Не оставляй ее. Да смотри заставь ее отдохнуть.
Стелла отступила на несколько шагов, потом повернулась и побежала следом за Лорной.
Дедушка обратился к Уоллесу:
— Видишь ты где-нибудь там моего внука? Идет он, наконец?
— Нет, сэр, ни души не видно. Даже этого мальчонки нет, которого вы за ним послали.
И дедушка принял решение. По чести говоря, ведь Питеру ничего не грозит. По чести говоря, ведь пожар — пусть и очень сильный — далеко и отделен от них такой непреодолимой преградой, как водохранилище. Если он каким-нибудь чудом все же доберется до Тополей, это будет не скоро — может быть, даже не сегодня. Верней всего, вообще никогда. А старик Джордж — тот действительно в опасности.
Когда минуты через две Стиви вышел из-за поворота, дорога была пуста.
Он остановился, подбоченился.
— Хороши, нечего сказать! — пропел он в лицо ветру. — Уехали без меня. Теперь мне домой пешком тащиться!
9. Разгневанный день
Питер все спрашивал себя: который же час? Ему не так уж нужно было это знать, просто это было частью его тревоги. Сколько сейчас — семь часов, восемь или больше? Летнее солнце обманчиво: стоит высоко, когда еще очень рано.
Трудно сказать, какая мысль в голове у Питера была главная, он ни на чем не мог сосредоточиться надолго. Он знал, что надо идти домой, к дедушке, но чем дольше откладывал, тем труднее становилось повернуть к дому. Он боялся последствий своей размолвки со Стеллой, но не хотел делать первый шаг к примирению, опасаясь, как бы не рассориться окончательно. Он помнил, что в половине одиннадцатого Бакингемы поедут в Оленьи Пески, если они вообще туда поедут, но до этого еще далеко, значит, сейчас разыскивать Стеллу еще не обязательно. Ему внушал подозрения незнакомый мальчик, который прятался в лесу где-то у него за спиной, но не хватало мужества обернуться и встретиться с ним лицом к лицу. Встречаться с людьми лицом к лицу куда труднее, чем их выслеживать. И еще его пугало небо. Оно было такое грозное, такое некрасивое, такое невиданное. Оно нависло над землей, как горячее коричневое одеяло, от которого отрывались мелкие черные клочки пепла, оно не умеряло исходящий от солнца жар, а вбирало его, усиливало, и от этого день казался особенно зловещим. Это был день гнева — не просто ветреный и бурный, но какой-то бешеный, гневно ополчившийся на все живое. Он ненавидел траву и деревья, птиц и животных, и от его ненависти они увядали и гибли или, задыхаясь, укрывались в тень. А больше всего этот день ненавидел Питера. Он словно окутал его своей злобой, готовый нанести удар при малейшей попытке Питера ему воспротивиться. Его окружала стена, невидимая стена, оставившая ему несколько квадратных ярдов горячей, пыльной земли в нижнем конце морковного поля. Ему так хотелось отсюда вырваться, укрыться в тень, подобно птицам и другим живым тварям, напиться холодной воды, но он не мог сдвинуться с места.