Наконец он с усилием открыл глаза и уловил какое-то слабое мерцание. Как будто пахло метиловым спиртом. Как будто он даже увидел Грэма.
— Это ты? — спросил он.
— Я, — сказал Грэм.
— Что ты там делаешь?
— Варю кофе.
Уоллес приподнялся и сел, тяжело отдуваясь. Голова у него кружилась.
— Зачем ты варишь кофе?
— Пить очень хочется. На тебя сварить?
— А который час?
— Двадцать минут второго.
— Пожалуй, выпью.
Уоллес стянул спальный мешок с плеч и почувствовал себя лучше.
— Двадцать минут второго?
— Да, примерно так.
— А Гарри спит.
— Будь покоен, — сказал Грэм. — Этот заснет где угодно.
Уоллесу послышалось в этих словах что-то знакомое, но, где он их слышал, он не мог припомнить.
— А странно ночью в лесу, правда? Темно ужасно.
— И шумно. Я слышал, как упало дерево. Совсем недалеко отсюда. От этого я и проснулся.
— Все ветер.
— Ну да.
— Жарко до черта, верно?
— Да уж, не холодно. А вода страшно долго не закипает.
— Тоже, наверно, ветер виноват.
— Я уже два раза подливал спирта, — сказал Грэм.
— А крышкой котелок закрыл?
— С крышкой не видно, когда закипит.
— Ты все-таки закрой, а то не закипит до скончания века.
— Куда-то крышка девалась, не найду.
— А ты нащупай. Где-то она там. Зажги фонарик.
— У меня батарейка села. Свинство! Я им почти и не пользовался. Наверно, подсунули неисправную. Ой, что я сделал! Опрокинул бутылку со спиртом!
— Идиот! — воскликнул Уоллес. — Скорей поднимай, а то весь вытечет.
— Ничего, там пробка. — Грэм пошарил в траве, чувствуя себя дураком, и вдруг сказал: — Черт!
— Ну, что там еще?
— Нету пробки, вот что. Наверно, выскочила.
— Как она могла выскочить? Нет, честное слово…
— Горит! — взвизгнул Грэм.
Синий огонек скользнул от спиртовки вверх между камнями прямо к бутылке, которую он держал в руке, или так, по крайней мере, ему показалось. Все произошло до того быстро, что это мог быть обман зрения. С испугу Грэм отшвырнул бутылку. Из горлышка ее, как из шланга, выплеснулся огонь.
— Ой, ой! — заорал Уоллес, срывая с себя спальный мешок. — Гарри, Гарри, проснись!
Они пытались затоптать огонь, но ноги были босые, а ботинки куда-то запропастились. Они пытались задушить его спальными мешками, но он, казалось, был повсюду. Гарри никак не мог выбраться из мешка, не мог найти молнию, и несколько страшных секунд между сном и явью ему казалось, что он дома, в своей постели, и дом вокруг него охвачен пламенем. Действительность ускользала от него, он только чувствовал безумную тревогу. Грэм и Уоллес в панике метались с места на место, чуть не плача, бессмысленно бросаясь на все расширяющуюся огненную дугу. Каждый взмах их руки, казалось, раздувал пламя, гнал его дальше, подкармливал.
— Гасите его! — кричал Грэм. — Гасите!..
Темноты уже не было. Был трепещущий мир из древесных стволов и изогнутых сучьев, из камней, кустов и побегов, из криков, ветра, дыма и безумного страха. Все случилось так быстро. Это было ужасно!
— Гасите его! — орал Грэм.
Гарри вырвался из спального мешка, уже понимая, что сколько ни сбивай огонь, его не погасишь, что нужно принести воды из ручья, но у них не было ничего, кроме котелка на четыре пинты[1].
Огонь убегал от них во все стороны, трещал в кустарнике, подгоняемый ветром, свирепо бросался ветру навстречу. Даже под ногами горело — горела трава, корни и упавшие листья, горел перегной. Огонь взлетал на деревья — горела кора, листва вспыхивала со свистом, как удары хлыста. А жара была нестерпимая — не давала дышать.
— Ничего не выходит! — крикнул Уоллес. — Что же нам делать?
Они всё сбивали, и сбивали, и сбивали огонь…
— Ужас какой! — всхлипнул Грэм. Он плакал, а этого с ним не бывало уже года четыре. — Что я наделал! Надо его потушить, надо!..
Теперь Гарри в судорожной спешке собирал их вещи. Не то чтобы он был хладнокровнее остальных, просто он яснее их понимал, к чему идет дело, понимал безнадежность их усилий, и угрозу окружения, и возможность сгореть заживо. Он все это понимал, потому что пропустил самое начало. Он не нес за это ответственности, вина была не его, и теперь, окончательно проснувшись, он все видел ясно. Он крикнул во весь голос: