- Ну вот, - сказал Иван Алексеевич удовлетворенно, - они тут поклоняются своему Иосифу, над его мощами творят молитву, а сами же и продают книжки, из которых отлично видно, что он был за жук. Он деревни и села прибирал к рукам, от всех требовал вкладов, он призывал жестоко казнить еретиков...
Сашенька не дала отцу договорить. Она несколько забредила оттого, что полнится новыми огромными силами, но происходит это с ней в стенах мрачного и страшного монастыря, а отец далек, отвлечен, думает о каком-то Иосифе и не спешит ей на выручку.
- А что мне за дело до всего этого? Что мне твой Иосиф! - воскликнула она. - Мне замуж надо выйти, за хорошего и богатого человека!
Иван Алексеевич быстро и сильно побагровел.
- Минуточку... Это еще что такое... - начал он.
- Ты сам вечно твердишь, что мне пора замуж, - перебила Сашенька, опуская голову и длинно складывая губы в некий печально провисающий хобот.
- Говорю это, да, и не устану повторять, и этот вопрос действительно требует решения, но всему свое время, а ты, Саша, сказала не ко времени и некстати. Ладно, буду думать, что ты пошутила. Допустим... Но зачем так шутить? Ты хочешь показать, что я стар, а ты молода и тебе смешны мои проблемы и недоумения? Тогда не держись за меня, не ходи со мной, а возись со своими глупыми сверстниками, танцуй с ними, пей водку, разлагайся. Но пока ты здесь и со мной, поддерживай, будь так любезна, соответствующий времени и месту разговор, то есть о монастыре...
- А мне в этом монастыре не по себе, - вставила Сашенька.
- Причины твоего страха, - заговорил Иван Алексеевич словно в рупор. Лицо его с расширяющейся округлостью вытянулось в сторону Сашеньки и закричало на нее; стал он трубить, странным образом при этом воображая, будто всего лишь взял на вооружение высокопарность, в данном случае с более чем уместной иронией оттеняющую молодежное легкомыслие дочери и ее непричастность к вещам духовного порядка. Он на мгновение даже сотворил, и вполне сознательно, некое подобие иконописной оранты, в то же время говоря как бы одним сплошным словом: - причины твоего неприязненного отношения к этому монастырю мы обязательно разберем, мы не оставим их без внимания, но мы сделаем это потом, проанализируем их на обратном пути, а сейчас, - уже с действительной силой внезапного воодушевления воскликнул он, заметив, что Сашенька вздрагивает и боится нарастающей в нем сладострастной суровости, выслушай, пожалуйста... я на этом настаиваю! - выслушай, что пишут в книжке, что вообще известно из истории... прими к сведению историю этого монастыря.
- Мне замуж надо, - упрямо и тупо повторила Сашенька.
- Нет, мы будем говорить не об этом, точно не об этом, уверяю тебя... и скажу тебе вот что, видишь ли, когда Иосиф выступил со своими посланиями о вкладах и еретиках, то заволжские старцы ему дали отповедь, и вышли между старцами нелюбки, так это у них называлось, и вот об этом-то, о споре иосифлян с нестяжателями, о том...
- Да что мне до каких-то старцев! Я не хочу о них слушать.
- Почему?
- Потому что мне надо найти хорошего и богатого человека, выйти за него, родить детей...
- Хорошо, - медленно и страшно согласился Иван Алексеевич и даже слегка отошел от дочери, как бы уступая ей дорогу. - Только не здесь...выйдем-ка!... не здесь, вот выйдем за ворота и поговорим... сейчас вот как раз и выйдем, - сообщал он, сбиваясь на
трепетный шепот, отчасти даже на утробный клекот пошевеливающейся во мраке и чудовищно расправляющей крылья птицы.
Сердце Сашеньки ушло в пятки. Она сжалась вся и, почувствовав себя маленькой и немощной, бессмысленно запищала. Иван Алексеевич крепко схватил ее за руку и повлек к воротам. Короткие, как бы промежуточные возгласы Сашеньки, похожие на куриное кудахтанье, тихо созидали скоротечную поэзию испуга.
- Папа, дорогой мой, - зачастила она, когда они были уже у выхода, что ты хочешь сделать? Я же так только и ничего лишнего себе не позволила... это обычные наши разговоры... разве мы не так говорим в нашей семье, разве ты сам... Что ты задумал? - бормотала ошеломленная девушка.
- Ничего не задумал. Буду твоими сахарными устами мед пить, - сказал старик с тонкой улыбкой.
- Что за глупости?
- Вовсе не глупости, напротив, логика и последовательность. Ты тут разговорилась, я и воодушевился!
- Ну, на этом и закончим...
- С какой стати? Ты же хочешь говорить о своих проблемах? Хорошо, будем говорить. Но в монастыре это было бы неприлично. Поговорим снаружи.
Немного удалившись от монастыря, они остановились на берегу озера. Серыми показались Сашеньке берега, камыши разные, мельком разглядела она деревья и устремила беглый взгляд в небо - все увиделось ей будто лежащим в низине огромной серости, и гладь воды неприятно отливала свинцом. Девушку разбирал смутный страх, что отец вдруг подтолкнет ее к краю какой-то пропасти и заставит рассеяться в этой беспричинно бездонной и столь же необоснованно строгой природе.
- Да нет у меня никаких проблем, - сказала она с дрожью в голосе. - Я и сама не знаю, какой вывод сделать, папа, не знаю, хочу ли замуж.
- А надо, - возразил Иван Алексеевич. - Замуж тебе пора. Так что проблемы есть.
- Но ведь нет подходящей кандидатуры, значит, и проблемы нет.
- Как же, как же... Отсутствие жениха не означает отсутствия проблемы. Проблема именно в их, женихов, отсутствии.
- Что ты хочешь со мной сделать?
- Скажи правду, скажи правильно.
- Скажу как есть. Женихи имеются, папа, но они слова доброго не стоят. Я о том, что о них и поминать нечего. Вот и получается, что из присутствия женихов вытекает отсутствие проблемы, - туманно полемизировала Сашенька.
Иван Алексеевич улыбнулся.
- Логики в твоем рассуждении нет, - проговорил он добродушно. - Но поскольку ты славная девушка, я тебе это прощаю.
- А в чем смысл жизни, папа?
- И раз твои проблемы отпали, вернемся к нашему разговору, - не слушал ничего постороннего и гнул свое Иван Алексеевич. - Милая моя, ну как же это может быть, чтобы тебя не интересовали подробности, о которых я уже начал говорить, все эти нелюбки между старцами...
- Нелюбки? Нет, не интересуют.
Еще раз, и на этот раз неопределенно, размышляюще, улыбнулся отец.
- Позволь же спросить, почему?
- Древность эта, старина всякая, старье это, оно меня не интересует, папа. Я живу современностью, сегодняшним днем. И это уже совсем другие разговоры, другие танцы, другие запросы и интересы. Что нам за дело до каких-то древних стариков?
- Не обобщай себя с кем-то, отвечай за себя. Я интерес к старине, к этому монастырю, к Иосифу хочу привить не всем, не толпе, не твоим дружкам, а тебе исключительно. Он к тебе привьется, он даст побеги, молодые, зелененькие... а я буду любоваться тобой, словно ты стоишь между солнечными лучами и гирляндами цветов, буду упиваться твоими знаниями, твоими блестящими способностями, - мечтал на ходу Иван Алексеевич. - Я буду руки тебе целовать, если ты поймешь все это, всю эту правду! Иосиф, он стяжателем был, земли к рукам прибирал, а уж денежки...