— Не привыкать! Главное, что нам удалось собрать в Риге представителей основных социал-демократических центров России… Интересно, что сказали по этому поводу Калныни?
— Почему ты об этом спрашиваешь меня? — насторожился Плиекшан.
— Разве ты не бываешь у них?
— Отчего же? Мы бываем там вместе с Эльзой. Калныни — ее друзья детских лет. Или для тебя, товарищ Параграф, это пустые сантименты?
— Совсем напротив, Янис, не думай, что я хотел тебя задеть… Чего ты вдруг собрался в Ригу? — Стучка переменил тему.
— Я уезжаю совсем, Петерис.
— Совсем? Тогда почему один и без вещей? Что-нибудь случилось?
— Ничего, если, конечно, не считать Всероссийской стачки. Понимаешь, я хочу быть в центре событий. Если чутье меня не обманывает, то скоро начнется. Возможно, даже совсем скоро.
— По-моему, на взморье тебе не приходилось скучать.
— Разве можно сравнить? Нет, мое настоящее место в Риге! Ты знаешь о нападении на тюрьму?
— Еще бы! Это было великолепно, Янис! Яна Лациса и Юлиуса Шлесера вытащили, можно сказать, из петли.
— Да, они уже сидели в камерах смертников… Жаль только, что попались те двое, которых ранило в перестрелке. Полиция на них отыграется.
— Молодцы боевики! — Стучка бросил взгляд на клетчатую спину кучера. За цокотом копыт и шелестом дождя тот едва ли мог услышать неосторожно вырвавшееся восклицание. — Один факт, что пятьдесят два вооруженных революционера осмелились напасть на самый зловещий в России централ и одержали победу, уже много значит. Пятнадцать охранников шлепнули! Но, на мой взгляд, гораздо важнее, что дерзкий налет был осуществлен совместно с русскими большевиками. На практике осуществилось то, чего не смогли достичь на последнем съезде.
— Уверен, что в следующий раз удастся достичь объединения.
— Спроси своего Калныня, — уже добродушно подпустил шпильку Стучка.
— Не надоело тебе? Или ты и вправду превратился в параграф, вошел, как говорят актеры, в роль?
— Не обижайся, Янис, — Стучка положил руку на плечо Плиекшана. — Думаешь, я ничего не понимаю? Вы вам здорово помогли. Листовка «Две тактики» вышла на латышском языке удивительно своевременно! Когда Озол принес оттиск, в зале раздались аплодисменты. Скорей бы доехать.
— Да, Петерис! — по-своему понял его Плиекшан. — Рига! Не было случая, чтобы я не вспомнил, бродя по ее пленительным улицам, наши прогулки, книжную лавку Кюммеля, мартовское пиво на Бастионной горке… Про газету я уж не говорю. Это во мне до конца. Оттого и сердце болит.
— Кстати, о газете, Янис. Я привез сентябрьский номер «Пролетария» с ленинской статьей. Владимир Ильич расценивает штурм тюрьмы как начало действий отрядов революционной армии. Рижан это очень обрадует. В статье так и сказано: «Привет героям революционного рижского отряда! Пусть послужит успех их ободрением и образчиком для социал-демократических рабочих во всей России». Конечно, такие слова не для теперешней «Диенас лапа». Не та стала…
— Не та, Петерис. По-своему она очень мила, наша добрая старушка, и без устали печется о народном благополучии, прогрессе и просвещении. Она почти не изменилась, разве что стала чуточку респектабельнее, терпимее.
— Ты прав. Это время необратимо переменилось. Всюду признаки близкой революции. Жаль, что нынешние редакторы ничего не заметили.
— «Ничего», пожалуй, чересчур сильно сказано, но, безусловно, нынешняя газета больше подходит для курсисток, чем для боевиков… Долго ты намерен торчать в своем Витебске? Торопись, события надвигаются!
— Ты говоришь о Витебске, словно о необитаемом острове. И, между прочим, я все еще отбываю ссылку.
— Прости, я другое имел в виду… Я слишком рвусь в Ригу, Петерис! Нас подхватил яростный вихрь. Все живут в нетерпеливом ожидании радостного праздника. Временами мне самому стыдно за такое почти по-детски счастливое состояние. Но оно совершенно естественно для свободного человека. Ты спросил, почему я без чемоданов? Мне не терпится, у меня чешутся руки! Едва стало известно, что друзья приготовили конспиративную квартиру, как я сразу сорвался с места!
— А как же Эльза?
— Она приедет потом.
— Завидую тебе, Янис. Ты так непосредственно, так эмоционально живешь. Но в яркости чувств таится и опасность. Людям искусства присуще увлекаться, принимать желаемое за действительное. Тебе не кажется, что поэтам вообще свойственно гнаться за цветными миражами?