— Нюта! — вызвала она Вырубову. — Отдай это, душенька, сегодня.
В тот же вечер посредник между руководством «Союза русского народа» и двором помощник гофмаршала князь Путятин воспользовался явкой для негласных свиданий в одном из помещений яхт-клуба на Крестовском острове, чтобы увидеться с «истинно русскими» людьми фон дер Лауницем и фон Раухом. На другой день записка с тайным знаком, выбранным мистически настроенной царицей, была размножена на гектографах министерства внутренних дел, где секретно печатались прокламации «союзников».
После короткого совещания, в котором принял участие соотечественник и интимный друг государыни Адальберт фон Краммер, было решено начинать. Краммер, по обыкновению, много и долго говорил о примате расового фактора во всех без исключения очистительных операциях.
И пошло…
Тайные фельдкурьеры, получающие жалованье из фондов, основанных покойным Плеве, пустившим крылатое выражение «проработка погромом», разнесли переведенное на русский язык воззвание Александры Федоровны по губернским городам и таким уездным оплотам «союзников», как Почаевская лавра, где подвизался скандальный иеромонах Илиодор.
В Москве оттиски получили чиновник для особых поручений при губернаторе граф Буксгевден и редактор монархической газеты «Московские ведомости» прибалтийский немец Грингмут, в Риге — ландмаршал Мейендорф, редактор Вейнберг и полковник Волков.
По пути из Зимнего в Царское Село, куда августейшая чета отбыла на следующей неделе, государыня велела остановиться у Чесменской часовни, где долго и горячо молилась перед чудотворной иконой Троеручицы. Даже сознание потеряла в приливе очистительного экстаза.
— Она услышала меня! — прошептала Александра Федоровна, целуя икону. — Передо мной вдруг раскрылись дали времен, — призналась потом Вырубовой. — И я увидела…
Что могла увидеть она в тот хмурый чухонский полдень, когда из облачной массы проглянули вдруг окна беспощадной, дышащей лютой стужей синевы?
Звегинцев действительно пребывал в отчаянном положении и ежедневно бомбардировал министерство внутренних дел телеграммами. Его уже не смущало, что кто-то из телеграфистов, сочувствующих социал-демократам, регулярно расшифровывает все депеши, которые появляются потом на страницах либеральных газет. О собственном престиже он уже не заботился и даже сам утешал Волкова, бледного от бессильной ярости:
— Не до жиру, Юний Сергеевич, быть бы живу, а там, дай бог, за все рассчитаемся.
Однако положение жандарма было в полном смысле слова хуже губернаторского. Получив секретные инструкции действовать, он просто физически не мог их выполнить. Федеративные комитеты в городах и распорядительные в волостях взяли в свои руки практически всю полноту власти. Не было никакой возможности организовать крупные выступления в поддержку монархии, всякая попытка погрома пресекалась настолько решительно, что благонамеренные элементы не скоро решались на новые акции. У Юния Сергеевича не осталось свободы маневра. Он не смог создать даже видимость активной деятельности — отдельные эксцессы с левыми или евреями были не в счет — и глубоко переживал свою неудачу. Ему ли было не знать, что потом, когда воды потекут вспять и все установится на прежних основах, за бездействие придется держать ответ. Не перед министерством, которое само парализовано, даже не перед начальством по корпусу — оно выжидает своего часа, — а перед той невидимой, но грозной властью, что в обход всяческих законов и правил распоряжается судьбами всех мало-мальски заметных людей. По крайней мере, их карьерой. Чтобы потом, когда все образуется, принять участие в переделе мира, следовало рискнуть, вопреки здравому смыслу решиться на поступок, который привлечет к себе внимание всей России. Страшно в такое время навлечь на себя ненависть и гнев народа, но другого пути не было и нет, ибо каждого будут судить потом по деяниям его. Трезво взвесив все «за» и «против», Юний Сергеевич поручил господину Гуклевену обмозговать несколько вариантов. Окончательный выбор он оставил за собой. По сути, это было то же выжидание, которым занималась теперь вся чиновная братия, но Волкову казалось, что уж он-то сумеет перехитрить судьбу и в последний момент, когда ее колесо остановится, перед тем, как двинуться в обратную сторону, он сделает свою эффектную ставку. Что это будет? Ах, стоит ли сейчас даже задумываться над такими вещами? Поживем — увидим. Так он и ответил на утешения Николая Александровича.