— Почему?
— Незачем привлекать лишнее внимание, ты ведешь себя так, будто доживаешь здесь последние дни. Лучше всего сделать все неожиданно для других, чтобы опомниться не успели.
— Но меня же, в конце концов, спросят, почему я уезжаю, тайны из этого не сделать!
— Спросят.
— И как я объясню отъезд?
— Скажешь, решил жениться на словачке. Или нет, лучше скажи, на чешке. Уедешь — и с концами. Новую жизнь надо начинать в новом окружении.
Рычагову хотелось спросить, а как же Тамара, к которой он уже привык, но промолчал.
— Ладно, Клаус, иди на банкет, а я вскоре поеду домой.
— Что сказать, если о тебе спросят?
— Скажи, мол, заболела голова. Или передай, что у меня грипп, потому и боюсь появляться на людях, чтобы не заразить.
— А если захотят поехать к тебе?
— Кто? — усмехнулся Рычагов. — Меня здесь ценят, но друзей у меня нет. Все выпьют хоть понемногу, и никто не рискнет сесть за руль.
— Тоже логично. Я тебе позвоню, — пообещал Клаус и в предвкушении скорой выпивки потер руки, успевшие остыть в холодном кабинете доктора Рычагова. — Вот за что люблю Россию, так это за мороз.
— Странное чувство для немца…
— Ты о любви к России?
— О любви к морозу.
И тут же Рычагов вспомнил, как один из Новых годов, лет пять тому, встречал с Тамарой под проливным дождем, стоя возле городской елки под зонтиком.
"Наверное, так же будет и за границей, из года в год.
Хотя нет, дались мне эта Германия, Швейцария. В Словакии, наверное, такой же снег, как и у нас. Вот уж о какой стране не думал и не мечтал, она вроде бы для меня и не существовала".
Хлопнула дверь, и Рычагов, подняв голову, понял, что Клаус ушел, можно ехать домой. Никого предупреждать не надо, дежурные хирурги на месте, они приехали заранее, для них он, Рычагов, на банкете.
Уже стемнело. Геннадий Федорович черным ходом вышел из больницы, стараясь никому не попасться на глаза. Долго сидел в машине, глядя на стрелку датчика температуры, пока мотор не прогрелся. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног, словно бы он повисает в воздухе, между небом и землей, уже ненужный никому здесь и еще не востребованный там.
Нет, он не сомневался, что со своим умением выживет за границей, только сейчас он впервые задумался: а стоит ли? Может, забыть о деньгах, которые достались ему по воле случая, и жить по-прежнему, так, как живут тысячи на его родине, изворачиваясь, хитря, преступая закон, но не помышляя о бегстве?
На всех этажах больницы ярко горел свет, словно бы уже наступил Новый год. Машина выехала за ворота и, скользя на неубранной после снегопада дороге, покатилась за город. Рычагов не гнал, вслушиваясь в вой ветра, в шуршание снежинок «Странный все-таки человек Дорогин, — думал он о своем постояльце и благодетеле, — он один из немногих знает, зачем живет. Правда, если, конечно, можно назвать целью жизни — месть».
Задумавшись, доктор клиновской больницы чуть было не проехал поворот. О собственном доме ему напомнил огонек, мелькнувший за холмом. Машина мягко нырнула с пологого откоса и, вихляя, покатилась по неширокой, не разминуться двум машинам, дороге, проложенной грейдером. Ветер усилился, снег заносил колею, и Рычагов еле справлялся с управлением.
«Хоть ворота открыты, и то хорошо», — он заехал в гараж, даже предварительно не стряхнув снег с крыши машины.
Его появления в доме, казалось, никто не заметил.
Никто не вышел встречать, в прихожей не зажегся свет.
От этого на душе сделалось еще тоскливее.
— Тепло у вас, — Геннадий Федорович шагнул в гостиную.
Тамара сидела в кресле с раскрытой книгой в руках, Дорогин вышел из своей комнаты, лишь только хлопнула дверь. Женщина, как показалось Рычагову, немного испуганно посмотрела на него, словно боялась его приближения.
— Да, тепло, — рассеянно сказала она, — ветер такой, иногда кажется, что снесет крышу.
И только сейчас Рычагов заметил нового постояльца в своем доме. Рыжий колли лежал возле камина, уткнув голову в шерсть расстеленной перед решеткой овечьей шкуры. Загипсованная лапа в двух местах была уже погрызена. Пес заурчал и покосился на Дорогина, стоит ли начинать лаять, чужой пришел человек или свой?
— Да, забыла тебе сказать, Геннадий, Муму Тут собаку подобрал раненую, ты не против? — Тамара прикидывала в уме, стоит ли сообщать своему шефу, что оперировали они Лютера в операционной.
Но Рычагов развеял все сомнения Солодкиной, махнул рукой:
— Как хотите.
Раньше бы Тамара не услышала в этих словах издевки, теперь же «как хотите» прозвучало для нее с намеком, будто бы Геннадий Федорович подозревал о ее и Дорогина близости. Она быстренько пробежалась взглядом по гостиной, все ли они убрали, не напоминает ли что о происшедшем.
— Ты что, неважно себя чувствуешь? — спросил Рычагов.
— Да, — соврала Тамара, — я хотела бы сегодня поехать домой.
— Я устал и машину не поведу. Ужасно хочется спать, согреться. У меня был тяжелый день.
— А моя машина осталась дома, — вздохнула Тамара.
И тут к столу подошел Дорогин. Он показал на себя пальцем, а затем на Тамару.
— Что он хочет? — забеспокоился Рычагов.
— Не знаю, — растерявшись, произнесла Тамара. Ей казалось, таким образом Муму пытается дать понять Рычагову, что был с ней близок. — Может, он хочет отвезти меня домой? — нашлась она. — Да, Муму? — Тома показала на себя, а затем махнула рукой в сторону города, ухватилась за невидимую баранку автомобиля, затем принялась крутить ее. — Ты говоришь, что хочешь меня завезти?
Муму кивнул.
— У него же прав нет!
Дорогин приложил руку к сердцу, мол, все будет нормально, права, если что, есть у Тамары, мол, до города доедут. А если увидит, что стоит машина ГАИ, то он объедет, возвращаясь домой.
— Как хотите. Мне все равно. Да и права у него есть.
Купили.
— Тогда я собираюсь, — Тамара обрадовалась как девчонка, ей было в тягость оставаться сегодня в чужом доме, врать Рычагову, посматривать на Муму, когда Геннадий Федорович отвернется…
Уже через пять минут она переоделась в джинсы, высокие сапоги, короткую дубленку. В сумочке — самое необходимое: деньги и косметика.
Рычагов, занятый своими мыслями, рассеянно поцеловал Тамару в щеку, даже не заметив, что она попыталась уклониться от поцелуя.
— Езжай…
— Все, до встречи. Завтра увидимся в больнице.
— Если я туда приеду.., если будут спрашивать, скажешь, у меня грипп. За псом сами смотреть будете, — вспомнил о собаке Рычагов, когда попытался устроиться на своем любимом месте возле камина, а Лютер на него недовольно зарычал.
Машина еще не успела остыть, в салоне было тепло.
Тамара пристегнулась ремнем, чего почти никогда не делала, словно боялась, что Муму схватит ее и привлечет к себе. Дорогин с каменным выражением лица сел за руль, выехал во двор, выбежал, чтобы опустить ворота гаража и, ловко виляя по заметенной дороге, повел автомобиль к шоссе.
Тамара Солодкина нервно курила, постоянно не попадая сигаретой в пепельницу, пепел серыми хлопьями падал ей на джинсы, на брюки Дорогина.
"Дура! Последняя дура! — думала Тамара. — Какого черта я мучусь? Ну и что.., ну, переспали мы, раньше, что ли, такого не случалось? Нет, — тут же оборвала она себя, — это первая моя сознательная измена Рычагову, Да-да, именно сознательная. Раньше это бывало, но случайно, по стечению обстоятельств.
Машина неслась к Москве. Тамара напевала, поглядывая на снежную крупу, которая скользила по капоту и взмывала по лобовому стеклу. Она уже согрелась и курила не так нервно.
Дорогин сбавил скорость перед спуском и, не поворачиваясь к женщине, спросил:
— А ты не знаешь, где живет Чекан?
Машинально Тамара ответила:
— Что?
И тут же осеклась, внимательно посмотрела на Дорогина, думая, показалось ли ей это.., плод ли это ее фантазии, или в самом деле Муму заговорил?