— Выйдите все отсюда.
Топором он стал выбивать филенку за филенкой, коленом и ударами ноги он с треском выдавил крестовину и ступил в кухню, остальные шарахнулись прочь от пахнувшей на них струи газа.
В кухне было очень тихо. Слышно было, как рабочий подбежал к окну, распахнул его, потом донеслись еще какие-то шорохи. Рабочий не выходил. Послышался его голос, он что-то говорил, кого-то окликал.
— Ну, и дела!
Но слышен было только один этот голос. Ответа не было.
Прижав оба кулака ко рту, Карл плакал и стонал, соседка удерживала его.
— Не ходи туда, тебе там нечего делать, мальчик.
Рабочий крикнул из кухни:
— Давайте кого-нибудь сюда, поднять надо.
Тот самый жилец, который раньше выражал недовольство и все еще придерживал рукой болтающиеся помочи, застегнул их, протиснулся вперед — и чего только топчется здесь весь этот народ! В кухне они долго с чем-то возились, тащили что-то по полу, побежала вода из крана, пожилой рабочий крикнул.
— Бегите кто-нибудь в пожарную часть или за скорой помощью. Но только живо!
Несколько человек бросилось на улицу. Наконец. в кухне стало светло, там зажгли свечу, мужчины появились в дверной раме, и старший сказал:
— Газовый кран отвернут, но форточка была открыта.
Карл протянул к нему руки.
— Что там с моей мамой, с мамой моей?
— Я не доктор, паренек. Говорить она во всяком случае не может. Ничего удивительного. Пролежать несколько часов в таком воздухе. Вон — господин живет этажом выше, и то у него разболелась голова.
Карл умолял:
— Ничего… не случилось?
— У вас, молодой человек, должно быть, крепкий сон, если вы не почувствовали запаха газа.
На лестнице горел свет, тянулись страшные минуты, наконец, застучали колеса подъехавшей кареты, двое мужчин взбежало по лестнице, пожарные прошли в комнату, через секунду один из них выбежал обратно, пронесли черную кислородную подушку, входная дверь оставалась раскрытой, лестница была битком набита народом; люди шопотом переговаривались. Через полчаса появился врач. Прошло несколько минут, и вот из кухни донесся громкий крик женщины. Сначала только «а-а!», затем:
— Я не хочу, я не хочу!
Крик звенел на весь дом, на лестнице дети, дрожа, смотрели на взрослых.
— Я не хочу, я не хочу больше! Оставьте меня!
Женщины вытирали слезы и горько покачивали головой.
Люди расступились перед пожарными. Они вернулись с носилками, соседи увели Карла к себе, женщину снесли вниз. Она лежала, укрытая с головой, и под одеялом стонала.
— Я не хочу, я не хочу больше! — повторяла она.
Теснясь у дверей, люди слушали с ужасом.
— Она, должно быть, не в себе, газ — это не шутка, смотри, они несут ее в больницу.
Маленького Эриха соседи взяли к себе. Утром Карл побежал с запиской матери к дяде. Дядя жил неподалеку от них. На одном из задних дворов находилась его мебельная фабрика, квартира же была во втором этаже большого фасадного здания. Увидев на медной, начищенной до блеска табличке фамилию — девичью фамилию матери — Карл заплакал и, всхлипывая, спросил дядю. Горничная оставила его за дверью, затем кто-то посмотрел в глазок, приоткрыл дверь, не снимая цепочки, толстая женщина в пестром халате и с непричесанной головой спросила его через щелку, что ему нужно. Говорить он не мог, он только просунул в дверь листочек бумаги. Дверь закрылась, женщина удалилась.
Вдруг где-то в квартире хлопнула дверь, кто-то ругаясь, рыча, вприпрыжку, припадая на одну ногу, подбежал, отбросил цепочку, рванул дверь. Перед Карлом стоял маленький человечек без пиджака; одна нога у человечка была короче другой, на четырехугольном багровом лице топорщились седые усы. Левой рукой он схватил Карла за плечо.
— Кто дал тебе записку?
Карл сказал, заикаясь:
— Это я, Карл. На столе…
Одним движением человечек втянул Карла в переднюю, где стояли толстая женщина и горничная. Дверь захлопнулась.
— Где мама? Что с ней?
Хромой человечек таращил на Карла глаза, у него был странный жест: он поднимал левую руку так, точно сию минуту схватит Карла за горло. Опустив темноволосую голову на грудь, Карл горько плакал, и слезы катились у него по лицу.
— В больнице.
— Она жива?
Карл, всхлипывая, кивнул. Человечек опустил руку.
— Тогда все в порядке. Тогда все в порядке. Ложная тревога. Я все еще не могу оправиться от испуга.