Пауль работал в бойко торговавшей фруктовой палатке зазывалыщиком и продавцом. Он выполнял свои обязанности великолепно. Он выводил такие удивительные гаммы и рулады, что прохожие в изумлении начинали смеяться и останавливались. Хозяин Пауля был им доволен, торговля шла хорошо. Но Пауль, когда ему надоедало, переходил на другие рынки или же, поссорившись с хозяином и желая ему насолить, нанимался к его конкуренту — визави, чтобы посеять между ними рознь. Карл не отличался ловкостью, но был силен и устраивался там, где торговали женщины помогая перетаскивать тяжести. Зарабатывал он очень плохо, это его угнетало, он ломал себе голову, как бы выколотить побольше.
На рынках случалось много всякой всячины. Как-то подвечер Карл присоединился к большой компании мальчуганов, собиравшихся на рыночной площади одной из городских окраин. Разговор шел о том, что нужно посовещаться. Свора мальчуганов милостиво приняла к себе Карла.
— Мы идем, — сказали они ему, — к тетушке Берте.
С четверть часа они шагали по широким улицам, затем свернули на пустырь, в глубине которого строились новые дома. Пустырь был частью обнесен забором, местами порос травой, местами даже разбит на участки и засажен овощами и подсолнухами. Около каменных построек тянулись ряды бараков и шалашей. Здесь кишмя-кишело народом. Из дранки и ящичных досок воздвигались шалаши с торчащими черными жестяными шеями печных труб. Зачастую такое жилье представляло собой попросту старую повозку, колеса которой были наполовину вкопаны в мусор, составлявший здесь грунт. Парни, к которым присоединилось несколько девушек-сверстниц, миновав бараки, подошли к стоящему на отлете фантастическому строению, на котором красовалась жестяная вывеска с надписью «Отель», а ниже «Свежее пиво и чай».
К входу в «Отель» вела деревянная лестница. Наверху сидела злая плешивая собака. Но парень, собиравший у лестницы с каждого из своих спутников по нескольку пфеннигов, медленно, посвистывая, прошел мимо пса, почесав ему мимоходом шею. Очень быстро парнишка снова появился в дверях, вынырнувшая из глубины повозки женщина в отрепьях придержала пса, и компания в восемь ребят — среди них две девочки — вошла внутрь. Миновали «ресторан» — пустое низкое помещение с двумя столами и несколькими табуретками — и по досчатым мосткам, под которыми зияла яма, издававшая жуткое зловоние, прошли в узкую комнату. Это была вторая, вплотную придвинутая к первой, повозка. Одна стена этой «комнаты» прорезана была широким оконным отверстием, заклеенным бумагой. Ребята живо разместились, — кто остался стоять, кто уселся на табуретке или на край стола. Жалкая железная койка была предоставлена обеим девочкам и предводителю оравы. Первым делом закурили. Хозяйка поставила на стол несколько кружек пива и немедленно потребовала уплаты. Карл не высидел долго на этом удивительном совещании, где говорили о торговлишке, пели срамные песни, друг с другом о чем-то шептались, а вожак был поглощен своими дамами, из которых одна, устроившись у него на коленях и болтая в воздухе ногами, ссорилась с другой.
Во второй раз (мать неохотно отпустила его) Карл сидел среди ребят, подавленный, в надежде услышать что-нибудь, что научило бы его, как заработать больше денег. Он очень мало зарабатывал. На этот раз «окно» плотно занавесили чьим-то пиджаком, на столе горела кухонная лампа, десять парней и две девочки сидели тесным кружком.
И Карлу стало вдруг ясно, что он присутствует на настоящем собрании какого-то ферейна. Шел горячий бесконечный, перерываемый многочисленными возгласами спор по «докладу», сделанному одним из парней постарше. Парня этого принимали сегодня в ферейн, и ему полагалось представить доказательства, что он достаточно силен. Карл, с которым, снисходя к его деревенской наивности, обращались бережно, мало понимал из того, что говорилось. О чем, например, толковал этот маленький коренастый парень с толстыми губами и большими выпученными глазами, такими глупыми на вид? О какой-то старухе, в прошлом очень богатой, затем потерявшей все как будто потому, что она уже не была такой красивой.
— Она не могла больше, — взвизгнула одна из девочек.
А затем, конечно, она стала болеть, но у нее есть богатые родственники, и она морфинистка, впрыскивает себе морфий.
С видом бывалых людей, неистово куря, слушала новичка банда юнцов. Морфия старушке теперь никто больше не дает, аптекаря знакомого у нее тоже нет, и вот она принялась воровать, она умеет это. Но только не морфий, а когда платье сопрет, когда книги. Вот только некому их продавать.