Она напечатала новую версию и считывала текст, когда домой пришел Рис.
— Поздние у вас сегодня съемки.
— Я был в спортзале.
Он откусил от остатков цыпленка в соусе карри, и она вытерла жир с шеи, куда он ее поцеловал. Он сел рядом с ней на диван, положил ее ногу к себе на колени. Начал массажировать ее ступню, целуя ее лодыжку. Она делала вид, будто продолжает читать. Его рука поползла по ее бедру, к ее промежности. Зазвонил телефон, и на автоответчике зазвучал умоляющий задыхающийся голос ее сестры. Рис выпустил ее ногу.
— Не суетись, — шепотом сказала она, будто сестра могла ее услышать. — Я перезвоню ей завтра.
Следом зазвонил ее мобильный. Они оба рассмеялись.
— Мне не терпится познакомиться с ней. С твоей правоверной еврейкой, как ты ее называешь. — Его пальцы теперь поглаживали ее. Сценарий был позабыт. От удовольствия она закрыла глаза. Он был великолепным любовником. Пальцы у него были напористые и одновременно нежные — такое сочетание она редко встречала в мужчинах. Она на секунду открыла глаза, увидела, как он ей улыбается. Она благоговела перед его молодостью, балдела от его гладкой бархатной кожи. Сейчас она была одновременно возбуждена и печальна. Рис никогда не познакомится с ее сестрой. Его красота, его молодость лишь вызовут у той подозрения. А Анук не желала ни перед кем оправдываться. Она выгнула спину, подалась к нему всем телом. Его пальцы ласкали ее клитор, проникли в нее. Он целовал ее в шею, в щеку, в подбородок, в губы. Она расстегнула молнию на его джинсах, нащупала его пенис, его свободную ладонь перенесла на свою грудь и застонала, когда он стал теребить ее соски. Каждая клеточка ее существа вибрировала от возбуждения. Будто ее тело спало долгие годы, а потом внезапно пробудилось, отдохнувшее, но голодное. Возьми меня, шепнула она Рису на ухо. Затрепетала, содрогнулась, когда он овладел ею. Ей хотелось кусать его, царапать, рвать на части. Возьми меня, резко приказала она и подумала: значит, так мужчины воспринимают секс? Как утоление неистребимой животной страсти? Она достигла оргазма раньше него, кончила еще раз. И когда он начал конвульсивно содрогаться, когда отстранился от нее, извергая свое теплое семя на ее бедро, она заключила в ладонь его плоть, чувствуя, как под шелковистой кожей все еще пульсирует кровь, и сладостно поежилась.
Она вышла от врача и, не замечая шума и дорожного движения на Кларендон-стрит, прямиком направилась к первому желтому такси, которое увидела. Водитель курил, стоя у своей машины. Он быстро бросил окурок на асфальт и нырнул за руль.
— Можете курить в салоне, — рассеянно пробормотала она. — Меня это не смущает. В принципе, я и сама не отказалась бы от сигареты.
— Простите, леди, но меня могут оштрафовать.
Она даже не слышала его. Смотрела в окно. На перекрестке стояла пожилая женщина с крашеными голубыми волосами. Божий одуванчик. Таких уже редко увидишь на улице. Она везла за собой огромную сумку на колесиках. Старушка моргала, глядя на светофор.
— Куда едем? — Таксист терпеливо ждал ее ответа.
Она извинилась и назвала адрес, барабаня пальцами по виниловой обивке сиденья. Ей хотелось курить. Будь они прокляты, эти тупые дурацкие правила, эта тупая идеология государства-няньки, этот чертов пуританский протестантизм, проповедующий страх перед смертью. Дерьмо! Почему в этой идиотской стране на каждый пук есть свои законы и правила? В минуты, подобные этим, ей ужасно не хватало анархии и беспорядка балканских стран. Как же хочется курить! Вот бы сейчас закурить, и пошли все к чертям собачьим! Казалось, ничто не проникает в ее сознание. Она не замечала ни зданий, ни других машин на дороге, ни водителя, ни неба, ни города. Словно приняла какой-то наркотик, помутивший ее рассудок, только вот удовольствия почему-то она не испытывала. У нее было такое чувство, будто она в эйфории, начисто лишена мыслительной способности.
— Как поедем?
Анук глянула на отражение глаз таксиста в зеркале заднего обзора. Она была в ступоре, ничего не соображала. Так, на Суон-стрит в это время дня, должно быть, интенсивное движение. Или поехать через туннель? Сознание внезапно прояснилось, туман в голове рассеялся, и она ответила язвительно:
— Вы — водитель, вам лучше знать. За что я вам плачу?
Лицо таксиста окаменело, он сосредоточил внимание на дороге. Он был молод, возможно, моложе, чем Рис. Его кожа имела богатый медовый оттенок жареных каштанов; большие глаза, глубоко посаженные на лице с резко очерченными скулами, поражали красотой. Ей была ненавистна его реденькая юношеская бородка, которая, казалось, была приклеена к его лицу. Зачем ты умышленно уродуешь себя? — хотела спросить она. Неужели этого требует твой Бог? На нее это было непохоже. Обычно она была вежлива с таксистами. Как правило, это были иммигранты, и она с самого начала сказала себе, что, относясь к ним с уважением и достоинством, она обособляется от безграничного моря равнодушных, расистки настроенных австралийцев, обитавших где-то там, в мире, существовавшем — насколько она могла судить, потому что сама она «там» никогда не бывала, — где-то за желтыми линиями, которые на транспортных картах Мельбурна обозначали маршруты поездов и трамваев первой зоны, охватывавшей центральную часть города. Но сейчас она была не в настроении любезничать. Пошел он к черту, думала она, исламист неотесанный. Она испытала непозволительный восторг от вспышки ненависти.