Анук повесила трубку и посмотрела на себя в зеркало. Задрала блузку, глянула на свой живот — все еще плоский, подтянутый, как у молодой женщины. Она знала, как пойдет разговор, если Рози будет с ними в пятницу. Она сообщит подругам о своей беременности, те порадуются за нее. Рози начнет восторженно ораторствовать, Айша попытается выяснить, что она чувствует. Она поделится своими сомнениями, и Рози скажет, что материнство — ни с чем не сравнимое ощущение, что каждая женщина обязана родить ребенка. Она выслушает ее, выдвинет новые возражения. Айша в свою очередь обдумает их и скажет, что ей не следует принимать решение сию минуту. Что они все вместе должны еще раз обсудить это чуть позже. Анук будет непрерывно курить, и Рози шутливо скажет, что скоро ей надолго придется завязать с курением. И тогда Анук объявит свое решение — употребит не выражение «прерывание беременности», а скажет одно слово: «аборт». В лице Рози отразится испуг, лицо Айши будет непроницаемо. На глаза Рози навернутся слезы, и Айша закажет им всем еще по бокалу вина. Рози станет умолять ее, Айша попытается вмешаться. Рози пойдет в туалет, и Айша спросит ее: ты уверена? Рози вернется с красными глазами и будет стараться не смотреть на нее. Анук возьмет ее за руку и скажет, что ей очень хочется познать радости материнства, что она мечтает о ребенке, но она напугана и в растерянности. Рози будет умиротворена, они станут болтать о том о сем, смеяться и пить. Потом Анук попрощается с подругами, пообещав им не пороть горячку.
И тут Анук поняла, что она и словом не обмолвится подругам о своей беременности. Она критически оглядела себя в зеркале. Красавицей она не была, но умела преподнести себя, была стильной и эффектной. В ней был шик, а с возрастом это значило гораздо больше, чем привлекательная внешность. Шик в человеке либо есть, либо его нет. Она выглядела на свои годы, но смотрелась потрясающе. Она была обеспечена, прочно стояла на ногах и жила припеваючи. Но этого ей было недостаточно. Она хотела вершить великие дела. Работу на телевидении она не причисляла к великим делам. Роман с Рисом тоже. Она хотела написать книгу, которая потрясла бы мир, прославила бы ее на весь земной шар. Она жаждала большого успеха. Или разгромного поражения. Это было не важно. Ей не хотелось, чтобы итогом ее жизни стала милая, безмятежная заурядность, которой она наслаждалась сейчас.
Возможно, ребенок вытащил бы ее из этого уютного болота, но ребенок не поможет ей добиться успеха. Ребенок преуспеет в одном: превратит ее, окончательно и бесповоротно, в такую же женщину, какой была ее собственная мать. Она не сомневалась в том, что сумеет вырастить своего ребенка и дать ему образование — она будет его любить и опекать. А также, возможно, подавлять и угнетать, требуя, чтобы он воздал ей должное — а она всегда будет считать, что он в долгу перед ней, — и воплотил в жизнь ее мечты. Она будет не матерью, а горгоной. Это у нее в крови. Такой была ее собственная мать, такой стала ее сестра по отношению к своим детям. Не то чтобы Анук ненавидела свою мать, вовсе нет. Ее мать была энергичной, мужественной женщиной, бросившей вызов семье, обществу, любви. Она воспитала своих дочерей такими же стойкими, такими же храбрыми. Но ее мать грызла обида, она отказывалась смириться с тем, что у нее нет никаких дарований, кроме таланта быть матерью. Она злилась на несправедливость судьбы до конца своих дней. Нет, все они, все женщины в ее семье должны бы были родиться мужчинами. Анук крепко закрыла глаза, пытаясь пробудить в себе желание стать матерью, почувствовать гордость за то, что в ее чреве зреет новая жизнь. Прости, прошептала она, этого недостаточно. Она вздрогнула, вспомнив свое грубое поведение с молодым таксистом, который вез ее днем. Раздражение у нее вызвало не то, что он был другим: говорил с акцентом, носил бороду, верил в своего безжалостного Бога. Вовсе не это. Ей стало стыдно как раз оттого, что он не был другим. Она полагала, что он говорил от имени всего человечества.
В пятницу утром, когда она проснулась, ей сразу вспомнился виденный ночью сон. Она шла с Жаном-Мишелем, он держал ее за руку, его седые волосы были пострижены коротко, на военный манер. Она давно настаивала, чтобы он постригся, и хотела похвалить его за то, что он внял ее совету. Но оказалось, что она не может вымолвить ни слова. Они шли по холодному, пасмурному городу, который она не узнавала. Этот город был немного похож на Загреб, каким она его себе представляла, пока не побывала там. Жан-Мишель крепко сжимал ее руку, и она чувствовала себя в безопасности. Кроме них, в городе никого не было. Она была беременна, с огромным животом. И была счастлива.