Между тем баба Гроха принесла пыльный сверток. Настолько пыльный, что был похож на очень пушистого зверя — без головы, без лапок. Болтун при виде такого чуда даже попятился. А потом как чихнет! В избушке повис пылевой туман. И теперь уже чихать принялись все. Но недолго, потому что я вспомнила, кто я теперь такая. Мгновение — и… пыль превратилась в сосновые иголки, которые с тихим шорохом покрыли и пол, и стол, и нас с Грохломой, и ежика. Последнему это понравилось. Он подпрыгнул, отряхнулся и весело фыркнул. Ну да, иголки же. Почти родственники. А я пригорюнилась: колдовство вышло скомканным. Может, это как раз тот случай, когда не хватило той части силы, что оказалась у Болтуна? Но просить его убрать иголки я не рискнула. Впрочем, это уже сделала старая ведьма.
Теперь я разглядела в ее руках нечто серо-бурое. Это и есть свадебное платье? Оказалось, всего лишь оберточная бумага. Точнее, даже не бумага, а то ли тонкая кора, то ли пергамент — в любом случае что-то весьма хрупкое, поскольку тут же и рассыпалось на кусочки, едва Грохлома попыталась его развернуть. Разумеется! За сто девяносто лет что угодно сделается хрупким. Вполне вероятно, само платье тоже.
Но нет, платье оказалось не хрупким. Но уже и не белым. Не таким серо-бурым, как рассыпавшаяся обертка, но все-таки сереньким. В чуть более темный горошек. Точнее, в пятнышки. И в дырочки — моль в этом мире определенно водилась. Зато оно было длинным и пышным.
— Ну-ка, примерь, — стараясь скрыть разочарование от увиденного, протянула ведьма шедевр местной моды двухвековой давности.
Я примерила. И даже удивилась, насколько впору мне это платье пришлось. Вот только пятнышки с дырочками… Впрочем, пятна оказались всего лишь слежавшейся пылью, от которой Грохлома быстро избавила мою новую одежку. С дырочками было сложней. Я уже хорошо уяснила, что колдовство в этом случае сработать может, но временно, так что смысла в ней не было совершенно. А заштопывать вручную сотни три-четыре дырок — руки отвалятся. Да и времени жалко, его и так уже уйма потеряна. В конце концов, дырочки маленькие, сквозь них ничего неприличного не просвечивает — пусть думают, что они сделаны специально. Вентиляционные отверстия, во! И вообще, фасон такой, отстаньте.
— Спасибо, баба Гроха, — искренне поблагодарила я старую ведьму. — Теперь скажите, где дворец, и мы все-таки пойдем.
— А ты мне так и не откроешь, зачем тебе король? — спросила та.
Я прекрасно знаю по себе: женское любопытство — сильное чувство. Но говорить правду очень не хотелось — ладно бы это касалось меня одной, но ведь все ради Гоши! Не могла я рисковать. А врать не хотела. Не люблю, да и не умею толком. Поэтому я мотнула головой и снова сказала:
— Простите, это личное.
— Имей в виду, — погрозила пальцем Грохлома, — король непотребства не потерпит!
— А в чем оно может заключаться? — удивленно подняла я брови. — Я теперь одета. Обувка тоже имеется. Или во дворец в такой не пустят? У вас, случайно, туфелек не найдется? Вы же на свадьбе в туфлях были?
— Туфли я сносила. Чего их хранить? А твою обувку все равно под платьем будет не видно, оно же до пола. Но я другое непотребство имела в виду. Называй короля только полным именем, а не как тут давеча. Плохих слов не говори. Ежа с собой во дворец не вздумай брать.
— Фыр-р! — возмутился Болтун.
— Хоть «фыр», хоть «тыр-пыр», — насупилась ведьма. — Нечего зверью в королевском дворце делать. Там только мыши дрессированные в колесах вертятся, да птицы в клетках поют. Ты станешь в колесе крутиться? Или, может, песню споешь?
— Чмук, — презрительно бросил ежик.
— Вот! — подняла палец Грохлома. — Потому и нельзя тебя пущать во дворец. И тебя в колючую лапшу порубят, и Лаву прогонят. А скорее — на костер отправят за оскорбление королевского достоинства посредством ругательного недоразумения с иголками.
— Ч… — начал Болтун, но я притопнула:
— Пожалуйста, замолчи! И пожалуйста, не говори при мне это слово. Это же неприлично! И вообще, ты представитель нашего мира. Что подумают о нем здешние жители? Скажут: о, если там даже ежи ругаются, то люди, наверное, и вовсе распущенные. А если люди такие, значит, их плохо воспитывали — система образования никудышная. А также исправительная, соответственно. Значит, все остальные тоже. Следовательно, это не мир, а сплошной бардак. Вот что они скажут. А такое о нашем мире только мы сами можем говорить. Понял?
— Фыр.
— Ответ неправильный. Оставлю тебя на перевоспитание у бабы Грохи.