— У меня есть хрундюк! Конечно же, есть! Мой папа — барон второго ранга! Только он маленький.
— Папа?
— Хрундюк. Потому не выпирает под плащом. Я бы его показал, но не собираюсь раздеваться перед простолюдинами.
— А ведь пока мы тебя не спасли — собирался, — вздохнула я и сказала лодочнику: — Пувилон, пристань снова к берегу.
— Зачем?
— Тут один баран с хрундюком хочет сойти.
— Барон! — возмутился Лапутун. — И не я, а папа. Я его внебрачный сын.
— Я и сказала не «барон», а «баран», потому что ты, а не папа. Но это уже неважно. Пувилон, причаливай.
— Нет-нет, не нужно! — заволновался внебрачный баран. — Я не хочу сходить! Зачем?
— Затем, что простолюдины не собираются плыть с тобой в одной лодке. Считая собаку. В смысле, ежа.
— Простите, я погорячился, — быстро проговорил Лапутун. — Просто тулуп и впрямь ужасно пахнет.
— Запах в голову ударил? — прищурилась я. — Или сразу в хрундюк?
— Вероятно, — пробормотал наш подобранец. — И туда, и туда. Простите. Не высаживайте меня, я драконов боюсь.
— Ну ладно, — сделала я знак лодочнику, чтобы не приставал, а плыл дальше. — Мы пока не высадим тебя, но лишь с тремя условиями. Первое: ты больше нам не дерзишь. Второе: будешь сидеть там, где скажут. Третье: объясни-ка, что ты делал ночью в этой глухомани?
— О! — воодушевился Лапутун. — Куда мне можно сесть? Только не на тулуп, умоляю вас! Я помню про второе условие, но просто лишусь от этого запаха чувств и ничего не смогу рассказать.
— Вон на ту скамью садись, — кивнул Пувилон на доску между бортами позади себя.
— Там же твердо! То есть, я хотел сказать, там мне будет сидеть очень надежно и уверенно. Не твердо, а прочно.
— Это уж точно, — в рифму поддакнул сидящий за веслами поэт.
Лапутун пробрался к скамье, пристроился и сказал:
— Я ехал издалека. В карете, запряженной двумя лошадьми. Там дорога. Там, дальше, если идти туда, откуда я пришел. То есть прибежал. А бежал я от дракона. От большого страшного дракона! О! Вам трудно представить, что это был за дракон! Он проглотил моих лошадей, не жуя. Одну за другой! А потом хотел съесть меня. Хорошо, что я быстро бегаю. И я убежал. Но заблудился. Вот и вся моя история.
Я сразу поняла, что Лапутун врет. Для этого даже не нужно было расходовать ведьминскую силу. Я узнала о том, что он лжец уже после вранья о хрундюке — за версту разящий ложью рассказ о проглоченных драконом лошадях стал всего лишь подтверждением этому. А еще я поняла, что никакой он не Лапутун — сочинил себе имя, услышав наши имена и взяв от них по слогу. И Рекбер — это «река» и «берег», первое, что пришло ему в голову, то есть то, что было перед глазами. Он не умел врать, но делал это с упоением. Скорее всего, он не сказал нам вообще ни слова правда. Кроме того, что тулуп ужасно пахнет — тут я была с ним полностью солидарна.
Подумав, я решила не заводить ненужных споров, чтобы вывести лгуна на чистую воду. Что изменится от того, что он сознается и скажет, что никакой его папа не барон, а к примеру, печник? И что сам он, украв где-то плащ и шляпу, решил сбежать из отцовского дома в столицу, чтобы начать там новую жизнь. Городских словечек поднахватался, пыжиться научился — и в путь. Сколько я таких историй дома, на родной складке, слышала! И далеко не все они счастливо заканчивались. Тем более вранье-то уж точно ни к чему хорошему не приведет, особенно такое неумелое. Но уж учить врать нашего подбиранца я точно не собиралась. Жизнь научит. Или наоборот, отучит. А я вообще собиралась возвращаться к молчаливому образу жизни. И решила отправиться спать — во сне много не наболтаешь.
Но тут подал вдруг голос Пувилон, который хмыкнул и сказал:
— Хорошая сказка.
— Почему же вдруг сказка? — обиженным тоном поинтересовался Лапутун, или как там его звали на самом деле.
— Потому что неправда. Дракон лошадь не проглотит — у него рот меньше. И горло узкое.
— А если огромный дракон?! На мою карету напал огромный-преогромный дракон! В его горло и карета бы влезла, но драконы ими не питаются.
— Такой огромный-преогромный дракон не смог бы летать, — категорично заявил лодочник.
— Почему это?! — взвился подбиранец.
— Потому что был бы очень тяжелым.
— А у него и крылья огромные-преогромные!
— Значит, тоже тяжелые. Он бы такими быстро устал махать.
Я невольно заслушалась. Надо же! Мой «женишок»-то — прям теоретик авиационного драконостроения. Несмотря на то что поэт. А Пувилон словно подслушал мои мысли.
— Хочешь, — сказал он лгунишке, — я про тебя стишок расскажу? У меня сочинилось.