-- Я, с вашего разрешения, немного отложу своё выступление, -- отозвался тот.
-- Тогда разрешите мне, -- вмешался круглолицый румяный человек в пижаме.
-- Да-да, пожалуйста, -- загомонили присутствующие, -- и не могли бы вы заодно объяснить необычность вашего наряда? Просим.
-- Безусловно, -- неожиданно мрачным голосом сказал обладатель пижамы. Именно этому и будет посвящен мой рассказ. И вести его я буду, с вашего позволения, в третьем лице.
Рубашка фирмы "Хоррор"
Эту рубашку Роберт Криспен заметил, едва войдя в магазин. Да и невозможно было не обратить на неё внимания. Она лежала в простом целлофановом пакете среди сотен, тысяч товарок, образующих бело-красно-сине-зелено-жёлтый сверкающий сталагмит в центре главного торгового зала универмага "Пул и сыновья" но выделялась из общей массы, как сверхновая на звёздном небосводе, как кровь на персидском ковре, как Ахилл в гуще схватки у стен Трои. Её, в соответствии с модными веяниями, украшал рисунок. Но! Это была не обычная мазня вроде портрета спортивного или эстрадного идола и не стилизованная под Восток надпись типа "Ай эм крейзи". Нет, это была тончайшая вышивка, и даже на расстоянии, когда нельзя было различить детали, она переливалась десятками оттенков, которые светились, завораживали, перемешивались и сплетались.
Увидев рубашку от центрального входа, Роберт остановился, будто поражённый громом. Он случайно заскочил сюда по дороге домой, дабы обновить гардероб, и вот такое чудо. Счастье, что её никто не купил до него. Впрочем, это только укрепляло невысокое мнение Криспена о вкусе и умственных способностях подавляющего большинства сограждан. Но такая красота, безусловно, стоит немало. К чёрту! Наверняка, последний экземпляр, да что там "последний" -- единственный. Уникальный и неповторимый. Роберт не успел опомниться, а уже мчался к нейлоново-перлоново-батистово-хлопчатобумажно-льняной горе с криком: "Заверните! Беру!"
Цена оказалась, конечно, велика, но, вопреки опасениям Криспена, не чрезмерна. Такое кровопускание его кошелек выдерживал. И, слава Богу, сорочка оказалась нужного размера.
-- Вы не пожалеете, сэр! -- приговаривал продавец, укутывая приобретение Роберта в тончайшую полупрозрачную бумагу, как дитя в пеленку, и перевязывая широкой розовой лентой. -- Дорогая вещь, но она того стоит, -- он сотворил из концов ленты сложный пышный бант (улыбка и поднятая левая бровь свидетельствовали, что сей служитель Меркурия немало гордился своим умением). -- Ручная вышивка, сэр. Штучная вещь! -- и он опустил пакет в фирменную пластиковую сумку с эмблемой универмага.
Расплатившись, Роберт, мысленно пританцовывая, выбежал из магазина и, хлопнув дверцей, ловко впорхнул в автомобиль. Вопреки обыкновению, он не швырнул сумку небрежно на заднее сиденье, но аккуратно поставил на кресло рядом с водительским, с трудом удержавшись, чтобы не коснуться её ещё раз. Тяжёлый день понедельник заканчивался великолепно. Как здорово, что рубашка оказалась последней, и её пришлось снимать с витрины. Это укрепляло уверенность Криспена в её исключительности. Нет, второй такой быть не могло. Как там выразился продавец? Да, "штучный товар", что-то в этом роде. Роберт повернул ключ зажигания, с удовольствием услышал, как запел разбуженный мотор, и погнал автомобиль на максимально разрешённой скорости, с неохотой тормозя на светофорах и поёживаясь от сладкой дрожи, когда ветер из приоткрытого окошка слегка касался щеки и шеи, наполняя салон. "Да что это со мной? -- удивлённо вопрошал Боб. И внутреннее "я" отвечало: "Это всё новая сорочка, это она так взвинтила тебя. Ой, что-то будет, Роб".
Дома Криспен сразу же распаковал покупку и хорошенько рассмотрел. Сейчас, обнажённая, распластанная на кровати, с раскинутыми рукавами, она оказалась ещё прекраснее, чем на витрине. На ней бродили тигры, лежали в обманчивой расслабленности львы, стояли на задних лапах медведи-гризли, трубили слоны, извивались змеи, ползли, загребая ластами, гигантские черепахи, бежали, высоко вскидывая голенастые ноги, страусы, парили застывшие в готовности мгновенно пасть на землю за добычей орлы. Но красота эта производила неожиданно пугающее впечатление. Звери оскалили клыки, напружинили мышцы, навострили когти. Птицы, растопырив лапы, косились кроваво-красными от ярости белками глаз. Змеи раскрыли пасти, обнажив острые, как клинки, ядовитые зубы, и свернулись в плотные упругие клубки, демонстрируя холодную готовность к прыжку. И при любом изменении освещения всё это, казалось, оживало, перемещалось, ползло, рычало, шипело, беззвучно кричало в бешенстве.
"Да, -- поёжился Роберт, -- внушает уважение. Какая первобытная сила! Не завидую я коллегам, которые будут смотреть на это со стороны. По крайней мере, сзади и, во всяком случае, первое время, пока не привыкнут. А может быть, так и надо? Вдруг это и есть тот всегда ускользавший от него неожиданный ход, который требуется, чтобы начать карьеру? Впечатление рубашечка производит и запоминается, это уж точно. Жаль, что нельзя надевать одну и ту же сорочку каждый день, но уж через сутки он её носить будет, пока не приестся. Хотя непохоже, чтобы её действие когда-либо полностью прекратилось. Хорошо, что это не печать, а вышивка, краски долго не потускнеют. Но всё-таки -- что за экспрессия! Интересно бы узнать, кто художник".
Криспен, преодолевая внутреннее сопротивление, протянул руку к хищной обновке, распахнул и нашёл ярлычок, пришитый у основания воротника. Никакого имени дизайнера там, конечно, не было. Отсутствовали, впрочем, и обычные правила по уходу за изделием. Наличествовали название производителя, довольно своеобразное -- "Фирма "Хоррор"" -- и странный символ, состоящий из извилистых линий и отдалённо напоминающий многолучевую звезду, переболевшую в детстве полиомиелитом. "Мда, -- подумал Криспен, -- способности этих ребят в ономастике явно уступают их живописным талантам".
В ту ночь он спал плохо -- видимо, сказалось перевозбуждение. В полудрёме он брел нагой сквозь джунгли, и окружающая фауна текла справа и слева, накатывала сзади и гнала, гнала, отсекая боковые тропинки стеной колючего кустарника и переплетением лиан в руку толщиной. Наконец он оказался у широкого и глубокого рва, до краёв заполненного костями и черепами. Приглядевшись, он понял, что это останки животных: одни умерли сравнительно недавно, и их остовы ещё покрывали ошмётки мяса, другие, судя по их виду, скончались уже многие годы тому назад. Из-под земли, из недр чудовищного кладбища раздался громовой голос, который мерно произносил неведомые слова. В такт речи приподнялись, опираясь на обломки конечностей, скелеты, заскрежетали пеньками зубов обнажённые челюсти, вся опрокинутая гора смерти зашевелилась. Сзади, охватывая овраг кольцом, приближался, нарастая, топот и рёв.
Бежать было некуда, и Роберт ускользнул по единственно оставшейся тропе -- в явь. Но, видимо, проснулся он не до конца, очертания комнаты колыхались в зыбком мареве, запертая дверь приоткрылась, и в щель просочилось-протекло не имеющее чёткого облика нечто, бесформенное облако белого плотного тумана. Вытянувшись в высокий узкий цилиндр, оно обошло помещение по периметру, несколько задержавшись у висящей на вешалке новой сорочки. "Надо же, -- усмехнулся про себя и в бреду сохранивший проблески юмора Роберт, -- и ему понравилась". По мере продвижения визитёра воздух в комнате густел, тяжелел, словно перед грозой, и наполнялся странными ароматами.
Завершив путь, клубящийся столб резко изменил характер перемещений, медленно направившись в глубь спальни. Как это и всегда бывает в полусне, Роберт осознавал происходящее, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. Язык тоже не повиновался и, казалось, присох к гортани. Между тем ночной гость после непродолжительных поисков, сопровождавшихся хаотическими рывками из стороны в сторону, обнаружил какую-то ему одному ведомую точку, утвердился в ней основанием и начал быстро вертеться, разрастаясь, ширясь и заполняя собой помещение. Белёсая муть закупорила рот и ноздри, не давая дышать. Глаза Криспена полезли из орбит, рёбра выгнулись и затрещали в тщетном усилии помочь лёгким добыть хоть глоток кислорода. Оцепенение спало, он бился в агонии и слышал, как скрипели кроватные пружины.