Она была машиной по превращению жизненной энергии в музыку. Тупо конвейером. Не больше, но, к счастью, и никак не меньше. В конце концов, музыка – это очень много. Не только для нее. Музыка – это, что оставалось с ней долгие годы, когда она не позволяла себе оставить ничего другого.
Сейчас, со стороны, в большой квартире на Манхеттене, Полина вполне походила на счастливую женщину: хороший аппетит, крепкий сон, прогулки с сыном. И бессчетные часы, проведенные за фортепиано, в которые она позволяла себе передышку от навязчивых размышлений, надоедливо преследующих ее днем и ночью.
У нее было не так много дел, но она превратила их в целую тысячу, разучивая программу для нового сезона. Не успеет вернуться в Киев – а ее уже будут ждать не только концерт с «Метой», но и репетиции в филармонии. И от этого Полина отказаться никак не могла. Не хотела. Не могла и не хотела. Спустя все эти годы и весь пройденный путь, странным казалось то, что однажды она чуть не бросила консерваторию. Как только в голову пришло? Все есть яд, все есть лекарство. Музыка напоминала и убивала. Музыка хранила память и помогала выжить. Разница лишь в том, что Полина больше не брала ее себе, но отдавала себя ей.
Такими стали ее будни. Бродить по мелководью, а погружаться только в работу.
Порой ей казалось, что ничто не сравнится с «загонами» главного дирижера, которого не интересовало во Вселенной ничего, кроме безупречного исполнения новых программ. Рядом с ним любой участник оркестра всегда чувствовал себя желторотым первокурсником, когда он начинал всех гонять вдоль и поперек репертуара. Полька боялась его репетиций, и бесилась, и стремилась доказать, что может быть лучшей. Вечный экзамен. Перед собой, коллегами, Аристархом, Стасом, Лёнькой. Теперь еще и перед Иваном.
Когда чертовы мысли добирались до Мироша, она выпадала из реальности. И сама не знала, во что верит и чего хочет.
Он – брат?
Брат.
Разве так бывает?!
Эта мысль, едва ли не первая из тех, что посетили ее, когда она узнала правду, чаще всего поглощала до такой степени, что, обнаруживая себя в детской или в соседнем сквере, Полина долго не понимала, как здесь оказалась. Она словно увязала. В черном и грязном. Страшном, далеком от светлой стороны и от того берега, на котором она ощущала и себя светлой и чистой.
Как можно сохранить рассудок, осознав эту мысль? Как можно не погибнуть? Наверное, как-то можно. Иначе и она бы не балансировала сейчас на тонком парапете, а и правда – летела бы в пропасть. В сущности, жизнь – это и есть балансирование на грани. Каждый шаг, каждый вздох, каждый взмах ресниц – риск, что баланс нарушится.
Страшно. Правда ведь – страшно. Сидеть в сквере, не зная, как пришла сюда – страшно.
В эти минуты рождалось отчаянное желание позвонить Таранич и сказать, что отказывается от финального концерта.
Это решение захватывало до такой степени, что Полина совершенно серьезно начинала изучать собственный контракт на вопрос выплат неустойки. Однажды в каком-то немыслимом порыве она влетела в кабинет Стаса с твердым намерением попросить у него помощи: разобраться в документах и, при крайней надобности, даже финансовой. Закончиться могло чем угодно, если бы у Штофеля не была назначена на этот день важная встреча.
Дырка во времени, в которую Поля угодила против воли, заставила ее еще раз подумать, взвесить все аргументы и отказаться от почти принятого решения. Пара репетиций, концерт – и вычеркнуть навсегда. Забыть, будто и не было.
Это он прятался пять лет – она не станет. Это он сбегал, а она придет играть на его чертовом концерте. Потому что, не сказав ей правды, он ошибался. Ошибался! И доказать ему свою правду сегодня, спустя столько лет, было важно.
В конце концов, Иван сам выбрал такой путь. Он исчез из ее жизни. Но она сможет жить так, словно прошлое ничего для нее не значит.
Отыграв на «Олимпийском», она поставит окончательную точку в том, чем были их отношения для нее.
И в то же время именно сейчас она не могла поставить точку даже в собственных мыслях, загоняя себя в угол обиды. Да, его молчание обижало ее сильнее прочего. Он знал, давно знал, всё знал – и молчал. Молчал пять лет назад. Молчал теперь, когда она отчаянно искала ответы. Молчал даже в Берлине, когда она пустила под откос себя и собственную гордость. И плевать ей на его ночные бдения под ее дверью. Всё пустое! Всё лишь бы оправдаться.