И среди всех своих раздумий, так или иначе возвращавших ее к глупой, гадкой, издевательской нелепости, враз лишившей настоящего и будущего, и в народе именуемой «инцестом», незаметно для себя Полина все чаще стала проводить свободное время, которое находилось в ее бесконечных репетициях, с сыном, открывая покой, которого давно искала, и просто слушая его неиссякающие рассказы и идеи, до бесконечности вспыхивающие в светлой голове.
Постепенно уходило ощущение, что она неродная в мужском мире Штофолей. От того ли, что здесь, в чужой стране, чужом городе, чужой квартире весь ее мир заключался в музыке и сыне, или же от того, что Лёнька ходил за ней хвостиком, отпуская ее на свободу лишь ночью, тогда как она теперь мучительно не хотела ни ночей, ни свободы. Потому что они возвращали ей ее страхи и мысли. А сын – он как щит. Пока рядом, кошмары не заберут ее себе.
Вечерами Лёня уговаривал мать смотреть с ним мультфильмы, под которые выпадал из реальности, примостив голову у нее на коленях. Но едва она пыталась отнести его в кровать, как он тут же раскрывал совершенно сонные глаза и так же сонно бубнил: «Я не сплю!».
Полина привыкала к таким вечерам, из ее обычной жизни остались лишь редкие звонки маме, и порой она спрашивала себя: может быть, вот эта параллельная реальность – это и есть настоящее. Ее собственное, персональное настоящее. И она зря стремилась к несбыточному. Не только потому, что Иван – брат, а потому что он действительно «ошибся». И она ошиблась. И все это время ошибалась.
Лёнька что-то буркнул во сне, как обычно видя уже далеко не первый сон в ее теплом объятии. Она убавила громкость телевизора, когда к этим разрозненным звукам добавилось оповещение о новом письме в электронном ящике.
Полина вздрогнула от неожиданности и потянулась за телефоном, так и замерев взглядом на адресате. Выключала экран и снова касалась его пальцами, чтобы увидеть письмо от Ивана.
Невозможно.
К черту.
Показалось. Надо «развидеть».
Но письмо никуда не исчезало, продолжая маячить уведомлением. И постепенно приходило осознание: совпадения быть не может. Этот – такой один.
Полина снова дернулась. Просто нервный спазм, который сдержать она не смогла, даже несмотря на спящего на ее коленях ребенка. Если бы она могла отпустить сейчас Лёньку, то обхватила бы себя руками, сотрясаясь в крупной дрожи. Но вместо этого хватала ртом воздух, как рыба, и понимала, что не готова и не понимает.
Зачем? Зачем, для чего? Что он может ей писать? Что еще он может сказать? И хочет ли она это слышать… Видеть. Его видеть.
А ведь видела. Прямо сейчас – перед глазами. Жуткой вспышкой среди черноты, затопившей комнату, в которой она сейчас сидела. Будто прожектором выхватило скрючившуюся фигуру.
Понурившиеся плечи. Поникшую голову.
Мужчину, сидящего на полу у дивана в переговорном зале гостиницы, названия которой Полина уже не помнит. Таким она запечатлела в себе Ивана последний раз. Таким сохранила его память. Раздавленным, сломленным. И это был не тот, кого она любила.
Тень. Боль. Морок.
Сморгнула.
Ее пальцы медленно перебирали светлые волосы спящего сына. Мягкие и шелковистые, какие бывают только у детей. Сейчас она точно знала, как пахнет Лёнька.
Поля негромко всхлипнула одновременно с пришедшим к ней принятием истины этих минут: как бы ни сопротивлялась – не выдержит. Ей надо знать, что там.
Гладкий экран. Запуск приложения почты.
Два слова и прикрепленный файл.
«Прости меня».
Это что? Контрольный в голову? Или мальчик Ваня продолжает в своей заботе о ней топтать ее чувства?
Полина хмуро смотрела на равнодушные буквы, чувствуя, как внутри снова закипает обида и жалость к себе.
Все что он может – просить прощения. За что на этот раз? Почему не оставит в покое? Теребит, не давая забыть.
Закусив губы, сдерживая подступающий к горлу ком, она раскрыла файл и задохнулась. Текст плыл перед глазами, и теперь уже она не понимала, что перед ней. Не понимала и не принимала, только мозг отпечатывал единственную строчку, которая, по всей видимости, была приведена в документе в качестве насмешки. Над ней.
«Вероятность отцовства: 0%».
Полина отшвырнула от себя телефон, будто это была мерзкая склизкая тварь, которую она случайно взяла в руки. И задохнулась от резкой боли, от которой темнело в глазах. Внутри нее, прямо по центру, где таится средоточие жизни, отчаянно жгло – сердце? Говорят, если горит в груди – это точно сердце. А у нее на коленях спит ребенок. Еще не хватало напугать.