Глава 24
«Это всего лишь снег! Снег – это красиво!» - повторяла про себя Полька, переползая от одного светофора к другому и отчаянно сгоняя дворниками налипавшие снежинки с лобового стекла. За тем, как остервенело они работают, она наблюдала с почти злорадным удовлетворением, хотя спроси, чего хорошего, и не нашлась бы, что ответить.
Может быть, то, что назойливые попытки природы капельку улучшить ей настроение пока не увенчались успехом?
«Снег – это красиво!» - мысленно показала она небу кулак, но звучала реплика Клавкиным голосом. Это Павлинова-младшая не далее, чем полчаса назад, сидя в кафе, за витриной которой неожиданно разыгрался настоящий буран, жевала круассан со сгущенкой, запивая его большой чашкой какао с молоком, блаженно жмурилась и бормотала, что снег – это красиво.
- Вот когда мы выберемся в твое «красиво», тогда и поговорим, - со всей присущей ей вредностью прокомментировала Полька, но Клавдии было пофигу. Клавдия наслаждалась происходящим, как и положено порядочной второклашке.
Разумеется, это ведь не ей пришлось мчаться с репетиции в филармонии что есть духу в чертову студию танцев, чтобы забрать чужого ребенка из секции, в которую он ходит, пока его нерадивая мамаша в очередном порыве устроительства личной жизни загремела в больничку на сохранение, а так называемый возможный Клавкин отчим, к огромному Полькиному удивлению, не ушедший закат в связи со скорым прибавлением в своем свалившемся на голову семействе, впахивал на двух работах.
Еще полгода назад Полька ни за что не повелась бы на Лёлькины просьбы. Ни в жисть! Пусть вертелась бы как хотела! Но в какой-то момент Полину перемкнуло на том, что гораздо приятнее ненавидеть этот гребаный мир в компании хотя бы чужого ребенка, чем в одиночестве. Потому можно разок сгонять через полгорода почти на другой его конец, чтобы доставить не в меру активную, как и ее мамаша, девочку домой. А по пути – завезти в кафе и накормить порядочным обедом. Черт его знает, что вечно взъерошенный сисадмин Валик (имя-то какое, хоспади!) в состоянии впихнуть в Клавку.
Но именно поэтому она неслась с работы так, будто за ней черти, отгоняя навязчиво лезущие в голову мысли, что при любых других обстоятельствах эта самая репетиция в Киеве сегодня была бы последней. Потому что после праздников она улетела бы в Гамбург по контракту с Эльбской филармонией. Согласилась бы обязательно! О чем тут вообще можно было думать? Ее обычная жизнь – покорять горы. Все остальное – лишь детали.
Но только теперь все изменилось. Лёнька все изменил. Жить с ним в разных городах еще терпимо, а вот в разных странах – ей представлялось огромной проблемой. Если Стас безропотно отпускал его к ней в Киев, то где гарантия, что разрешит брать с собой в Германию? Все же в чем-то главном они со Штофелем сходились – у ребенка должен соблюдаться хоть минимальный режим. Разболтается – добра не жди.
И она старалась. Черт подери, она ведь правда старалась стать лучше, чтобы сыну тоже было за что ее любить. Первый раз он не выдержал у нее и недели, когда запросился к отцу. Соскучился. Маленький. Папа привычнее и, наверное, сейчас роднее. Но потом Лёнька приехал в сентябре и прожил с ней почти два месяца. Полина смирилась с частыми визитами Стаса по этому поводу. Но они были единодушны во мнении, что пока отец занят свадьбой, Лёньке лучше и правда находиться у матери.
Так они и поселились все вместе. Поля, Лёня и Лена. Без нее Полина обходиться не смогла бы – работа сжирала почти все время. Завертелся очередной сезон в оркестре. Новый, но традиционный из года в год проект с Петькой Олешко, ведущим актером театра «Супрематическая композиция», затянул в свои жернова.
Петр пафосно обозвал его «Влюбленный атлант», вдохновенно импровизировал на сцене со стихами, текстами и формой подачи, а под конец сентября решил, что прошло достаточно времени с По?линого развода, чтобы попробовать ее трахнуть во время поездки в Тернополь, где они зависли в гостинице из-за плохой погоды.
Олешко был забавной особью мужского пола всего-то на четыре года старше нее, высокий, статный, с хорошо развитой мускулатурой, которой любил хвастануть, и длинными прядями чуть вьющихся солнечно-рыжих волос. У него были потрясающей красоты и выразительности ярко-голубые, под стать ее, глаза. И такие же выразительные руки, которые сам частенько называл рабочим инструментом. Пластичностью он обладал феноменальной. А еще у него была жена, с которой давно не жил, но так и не развелся. И две книги, победившие на «Коронации слова» в разные годы, – Олешко адаптировал свои пьесы в сборники рассказов. С ним определенно было о чем поговорить. Да и, чего греха таить, у него было на что посмотреть. В общем-то, они, ныкаясь по крошечным гримеркам разных залов, где приходилось выступать, за столько времени друг на друга насмотрелись. А своей симпатии Олешко не скрывал никогда.